Легенда о Пиросмани

Эх, щедрый он был, мой генерал от инфантерии! Привозил мне, своей «Сулико», целое приданое – дорогие духи, бельё из шёлкового батиста, тонкого, как паутина, с кружевами и лентами, которому позавидовала бы любая парижская кокотка. И вот эти красные туфли тоже привёз для меня – купил в Петербурге! Говорил, что я восхищаю его, вдохновляю на жизнь… Нравилось ему, как я лезгинку танцую! Господи, помню его улыбку, его глаза и губы! Хорошее это было время! С замиранием сердца ждала я каждой нашей встречи. Но ничто не длится вечно, всему приходит конец. Так и он – закончил свою службу на Кавказе и вернулся в родной Петербург. Писал мне поначалу: «Бесценная Иамзэ, свет очей моих! Мысленно целую ваши прелестные пальчики, с совершеннейшим почтением и нежной любовью, навеки ваш…», а однажды приписал в конце письма: «Уроните слезу, душа моя, если я геройски паду на поле брани!». То было последним его письмом…

Нико видел, как глаза её заблестели от наворачивающихся слёз, от отчаяния. Он понимал, что Иамзэ, видимо, как никогда до этого, было противно от своей профессии, противно от самой себя. И от стыда хотелось провалиться на месте, исчезнуть навсегда с лица земли. Но прежде, ей, падшей женщине, надо было выговориться кому-нибудь, неважно, подруге ли или старому знакомому, коим оказался Нико, и она продолжала свою печальную, душераздирающую исповедь, с излияниями души и сердца:

– После Ивана Николаевича был купец второй гильдии. Из Авлабара. Гулять любил больше жизни своей! Князья его принимали с радостью. Любили они его набитый кошелёк! А он – сперва на фаэтоне с музыкантами поедет на крестины к князю Дадиани, потом на поминки к князю Кипиани. Потом в ресторан, а потом – в духан. А затем приезжал ко мне – в Ортачала. Был он со мной долго, почти пять лет. А потом стал холодным и грубым, разлюбил, наверно. Всё больше молчал, и однажды сказал:

– Ты была красивая как серна, Иамзэ, и стройная как кипарис. А сейчас растолстела! Не похудеешь – другую найду – а ты по миру пойдёшь. Долго искать не придётся – вон сколько вокруг брюнеток! Да хотя бы твои юные подруги – Кекела и Маро. Кокетки как конфетки… Иф-иф-иф!..

– Эх, Никала, Никала. – вздохнула она под конец. – Незавидный, брат, достался мне жребий. Всё бы я отдала, чтобы повернуть время вспять, но судьбу изменить невозможно… Погибшая я…

* * *

В один из дней Нико упросил нарисовать её:

– Стой так, сестричка, я нарисую тебя! Не говори, немного в тишине побудем… – вымолвил он и почувствовал горькую боль в груди. Он попытался спрятать её поглубже, не показать виду, но она настойчиво рвалась наружу из своей тесной клети, кричала и плакала, и всё требовала и требовала чарки вина или стопки водки для умиротворения. Он достал из чемодана свои кисти и краски…

– А бумаги-то у тебя нет, Никала. На чём расписывать мою красоту будешь? Неужели на песке? – вздохнула она. – Ну ничего, и то дело… порадуюсь до первого дождика. Всё в моей жизни временно и зыбко, даже собственный портрет…

– Пойди сейчас в духан, – сказал он сосредоточенно. – Принеси одну клеёнку со стола.

– Клеёнку? – не поверила она. – Но она же чёрная… как моя жизнь…

– Принеси, говорю…

– Блаженный ты какой-то, Никала… не такой как все… только не обижайся…

* * *

Её долго не было видно, потом она, наконец, появилась, покрасневшая и взволнованная, с клеёнкой в руке:

– Кинто Симон поймал меня, – объяснила она. – Проходу не давал, пока не ущипнул. Еле ноги унесла. От всех женщин он без ума, любит их породу…

* * *

…Иамзэ, возвышенная и лёгкая, спокойно возлежала перед ним на деревянной тахте, покрытой красным ковром, положив голову свою на белизну подушки, а руку держала под щекой. Другой же – стеснительно натягивала на себя накидку, застыв в ожидании… в извечном ожидании настоящей любви, счастья и умиротворения… На чёрном фоне клеёнки сияли две красно-белые розы и четыре белых цветка, похожих на лилии. А на плече её, в тишине и гармонии, отдыхал голубь, точно была она девой святой, а белый цвет накидки, очищая порочную душу, прощал её распутное грехопадение…

Именно такую он её и видел, именно так он и хотел рисовать эту несчастную ортачальскую красавицу, в которую, по злосчастному умыслу судьбы, обратилась прелестная маленькая девочка с красным воздушным шаром на шёлковой ниточке из его далёкого детства! Жалел он её сильно. Давно возникли в глубине его широкой души сочувствие и печаль, и вырвались они, наконец, на волю немым одиноким криком:

– Женщина! Не «дочь греха» ты! Нет! Имя тебе – сама любовь!..

Глава 7. Мастер и Маргарита

В очередной раз поругавшись с Димитри, Нико повернулся, и, схватив шляпу, выскочил из лавки, бросился прочь, подальше от оков ненавистной торговли, от этого порочного круга: «дешевле купить – подороже продать – посчитать выручку, и опять – дешевле купить, чтобы подороже продать, чтобы вновь поделить барыш…». В груди его клокотало от негодования – сегодня компаньон опять попрекал его, и даже потребовал раздела прибыльного предприятия…