Легенда о Пиросмани

Из приоткрытых окон и распахнутых дверей духанов слышались песни, звуки зурны и саламури, мелодия шарманки. И носились в воздухе волнительные и дурманящие запахи пряностей, которыми были обильно приправлены грузинские блюда. У входа на мангалах поджаривались шашлыки из нежного мяса, бадриджанов и сочных помидоров, вокруг них пританцовывали краснощёкие мангальщики, ловко совершая необъяснимый, почти магический ритуал над громко шипящими углями и исходившим от них одуряющим дымком. Рядом, в тонэ, пекли шотиспури и предлагали добрые кахетинские вина: Цинандали, Саперави, Телиани, Карданахи…

Вошли в один из духанов – Нико и сопровождавшие его приятели-карачохели: Гогия, Васо и Шакро. Заказали купаты, ткемали, сулгуни, шотиспури, харчо, яйца, фрукты и вина. Побольше вина! Эй, микитан, тащи сюда весь бурдюк! И свежий шашлык из барашка. «Ещё утром бегал, травку щипал!» И не успели замерцать на небе все звёзды, как все они уже были навеселе, весело и не сердито подшучивая друг над другом.

– Аба, Васо, скажи, – спросил Гогия и, шутя, подмигнул другим, – зачем тебе нужен такой огромный нос? Чтобы шашлык нюхать?

– Как зачем, Гогия-джан? Нос человеку нужен обязательно! Представь, утром ты просыпаешься, а у тебя носа нет.

– И что?

– Как и что? Носа не будет – глаза передерутся!

А третий, Шакро, запел приятным голосом:

«Я гол и бос – так что ж? Я не в убытке:

Моя душа весёлая поет.

Карачохели всё пропьёт до нитки, —

Но шапку чести не пропьёт!

А потом его пение было подхвачено остальными:

«Пусть миллионщик деньги копит —

Последний грош да будет пропит!»

Потом опять вступился приятный баритон:

«Сегодня пьян и весел я, но, брат мой,

Я разве помешал кому-нибудь?

Вино – нам верный друг в судьбе превратной,

И ты мне другом будь!…»

– Эх, хорошие вы люди – карачохели, – молвил Нико, – с широкой душой, как птицы вольны и беспечны. В поте лица своего трудитесь шесть дней в неделю, чтобы всё прокутить в день седьмой…

– Помни, Нико, мир – дешевле соломы, а деньги не стоят жизни, и всё золото мира не стоит одной красавицы! – произнёс Гогия и проникновенно запел:

«Облака за облаками по небу плывут,

Весть от девушки любимой мне они несут…»

– Живи сегодня, брат мой, – назидательно говорил Васо, обратившись к Нико, – день завтрашний препоручая небесам…

– Но правда, честь и дружба бесценны для карачохели! – вторил ему третий. – Правде мы низко кланяемся, честью дорожим, а дружба наша крепка навеки – за друга мы голову сложим. Аба, Нико, золотой ты человек, за нашу вечную дружбу! Чвенс дзмобас гаумарджос!Пей до дна! Я говорю длинно, братья, чтобы все имели время выровнять вино в своих чашах…

Так они, умудрённые жизненным опытом мастеровые, почти что поэты, веселились и пили доброе вино из кулы – деревянной чаши, обитой серебром, пока мимо них не прошёл расхлябанный кинто, разодетый в просторные сатиновые шаровары, заправленные в носки, в ситцевую, в белый горошек, рубаху, подпоясанную ремешком, с высоким, не застёгнутым, воротником. Из-под пояса у него торчит лёгкий красный платок. На ногах – сапоги «гармошкой», на голове – картуз, а из его нагрудного кармана свисает массивная золотая цепочка от часов. Он громко пел своим надтреснутым голосом озорную песенку:

«А жена моя, Анет, —

Ночью душка, утром нет…

…Чи-ки, чи-ки, файтон-чики…»

– Вот, посмотри, Нико, на этого бездельника Симона, – Гогия указывал пальцем на кинто. – Не человек он – плут, обманщик и воришка! Днём торгует на базаре плохими фруктами и увядшей зеленью – семь пудов на голове носит! Всюду восхваляет свой товар, так и норовит одурачить любого простака, продать ему втридорога, и ещё обмерить и обвесить, ловко обсчитать и громко обругать… Совести у него, что волос на курином яйце. А по вечерам – он здесь, в Ортачала, ни один духан мимо не пропустит, народ веселит да деньги выпрашивает.

Скользила, плавно покачивая бедрами, чёрная тень пляшущего кинто, поющего «Ах, попалась, птичка – стой!». Сколько раз наблюдал Нико дикий разгул их братии, запомнил синие белки их чуть раскосых глаз, оскал зубов… Пальцы ныли от желания написать все это – всё просилось в картину…

Он видел сейчас, как плутоватый кинто Симон подходил к столам с пирующими, и, подобострастно согнувшись, веселил их песнями в обмен на шашлык, чарку вина или деньги:

Как родился я на свет, дал вина мне старый дед.

И с тех пор всю жизнь свою я вино, как воду пью.

Если б я не пил вино, я б засох давным-давно.

Даже бочка без вина рассыхается до дна.

Джаан, айя-джан, айя-джан, айя-джана-джан.

Джаан, айя-джан, айя-джан, айя-джана-джана-джан!

Вот барашек поднял крик – это блеет мой шашлык.

Вот гранат уже в соку – это соус к шашлыку.

Все, что скушать я хотел, за меня хозяин съел.

Неужели для того я работал на него?

Джаан, айя-джан, айя-джан, айя-джана-джан.

Джаан, айя-джан, айя-джан, айя-джана-джана-джан!

Плачет даже крокодил, если свет ему не мил.

Но чтоб плакал я, Кинто, не видал еще никто.

Если ж я погибну вдруг, положи меня в бурдюк.

Брызжет пена через край – в бурдюке мне будет рай.

Джаан, айя-джан, айя-джан, айя-джана-джан.