Легенда о Пиросмани

Как во сне вернулся он в гостиницу и поднялся на второй этаж, прошествовал по коридору и вошёл в знакомый номер. Никого! Окна закрыты наглухо, шторы задвинуты, по комнате разбросаны этикетки от шампанского, визитные карточки поклонников и обрывки некогда нарядных афиш. И больше никого и ничего, кроме фимиама знакомых духов, смешанного с запахом женщины, которую он так нежно полюбил.

Он подошёл к широкой неубранной постели, бережно и с глубоким благоговением взял в руки её подушку и прижал её к себе, блаженно закрыв глаза и поглубже вдыхая еле уловимый аромат дорогих благовоний.

Уехала!

Покинула его навсегда!

Опустошила его душу и похитила его сердце!

* * *

Он спустился вниз. Дул ветер. Ветер разлуки. Закончилась волшебная сказка. Но какой в ней толк, если золото в итоге превратилось в черепки, Красавица уехала на край земли, где говорят на непонятном ему языке, а он – Чудовище – остался. Недобрая вышла сказка, печальная, без весёлого пира, без счастливой свадьбы! А может всё это сон?

* * *

НЕТ! Это было наяву!

Свидетельством тому была площадь перед гостиницей, затопленная солёным морем из цветов и слёз.

Цветы… цветы надежды… цветы жизни… цветы любви…

* * *

Ещё сегодня утром он был уверен, что они приносят счастье, но, увлечённо вдохнув благоухание их прелестных лепестков, он потерял голову и сохранил очарование их навязчивого запаха: лицо его теперь омрачено боязнью, а душа, она охвачена вихрем, поднимающимся из тех туманных бездн мысли, где вулкан гордости тлеет под пеплом бессилия и неудач.

– Всё правильно! – рассуждал он, силясь найти оправдание своей не сложившейся судьбе. – Я ей не ровня. Она – звезда, знаменитость и Красавица. А я – обыкновенный лавочник. Хотя… уже даже и не лавочник, потому что нет больше лавки. Нищий! Ни кола – ни двора!

Мысли… мысли… они не давали ему покоя. И, если бы рядом с ним в этот непростой для него период жизни, оказался человек образованный, уж он то бы смог раскрыть ему глаза на очевидное. Он бы сказал ему, что для таких мечтательных натур, как Нико Пиросмани, нет ничего опаснее, чем любовь к актрисе, ведь она непременно сопровождается непрестанным самообольщением, безумным бредом и дурным сном. Всё существование такого романтика сосредоточивается на одной несбыточной цели, и пока он стремится к ней, он счастлив – но стоит ему протянуть руку, чтобы коснуться идола, как грёзы рассеиваются. И цель растворяется в призрачном свете рампы…

Он тихо побрёл по Тифлису, спускался к воде, смотрел, как мели в середине реки отшибают Куру к берегам, с её тенистыми зелёными садами. Здесь летом бывает прохладно до холода… Заглянул в ботанический сад, где смотрел на водопад под мостом, на весеннюю сосновую рощу… Стал взбираться на Святую гору, где, подняв купола, стоит церковь с целебным источником. Мимо неё, медленно, как дворник с вязанкой дров по чёрной лестнице, полз на самую верхушку горы маленький вагончик фуникулера.

Забытый всеми, без роду и племени, он уныло повернул вспять, в Сололаки. Здесь, в подвалах, входы духанов. Оттуда слышна негромкая песня. Он спустился. Горело жёлтым светом электричество. За столами сидели нарядные люди, пели, произносили красноречивые тосты о сердце, о вечной дружбе, о любви… И пили из рога. Попросил у буфетчика графинчик водки… в обмен на свою жилетку с лацканами. Следующий графин он выменял на ненужный ему атласный галстук – и в придачу отдал венскую булавку с головкой из жемчужины.

Сердце его больше не стучало… оно сгорело от большой любви, той, что не сможет поместиться ни в этом духане, ни в переулке, ни во всём Тифлисе!

* * *

Шло время. Подул ветер и пошёл дождь. Он слушал бесконечный плач дождя, смешанный с протяжной песней сазандари «Махинджи вар» и с удивлением обнаружил, что грустная эта песня, похожая на стон и плач, затянута зурной и дудуки специально для него, Нико Пиросмани:

Махинджи вар,

Маграм шентвис гавкаргдеби,

Генацвале…

Мхолод шэн эрц Генацвале…

Пусть ангелы поют,

Как безобразен я.

Всю боль возьму твою

Себе, душа моя.

Печальные глаза,

Любимых губ кармин..

Как птица в небесах

Ты над плечом моим.

Я безобразен, да,

Но тёплый свет прольют

Пускай мои уста

Теперь на грудь твою.

Тебя покинет грусть,

Усталость и тоска.

И для меня ты, пусть,

Как прежде далека.

И ангелы поют,

Как безобразен я…

Всю боль возьму твою

Себе, душа моя…

Почти весь Тифлис уже знал о том, что случилось с Нико Пиросмани. Все были потрясены, жалели его, сошедшего с ума от той, что украла его сердце. Все, кроме двух бесшабашных кинто, которые, как обычно, дурачились, напевая под нос:

«Он чудак, она –шарман.

Не сложился их роман».

А один благородный карачохели, с убелёнными сединой волосами, терпеливый и умный, знающий праведную жизнь и оттого почитаемый не только в Сололаки, но и во всём городе, подсел к нему. Они в бездонно глубоком молчании выпили вина. После чего тот сказал:

– Что уши повесил, Никала? Не горюй! Нельзя тебе превращать печаль в своё ремесло… Накрой её чёрным сукном, и пусть унесут её воды Куры!