Легенда о Пиросмани

– Мне пора, брат мой Никала. Я ухожу навсегда. Будь здоров, не взыщи и прощай! – на её губах появилась улыбка, а за плечами засияли очертания огромных белых крыльев.

Через мгновение её образ растаял, растворился с восходом солнца в ярком белом свете, исчез с лица земли, словно его тут никогда и не было. Навсегда ушло всё, чем он дорожил. Но осталось сильное ощущение чего-то безгранично светлого и радостного…

* * *

Да, он любил живопись, и только живопись. С того самого момента, когда он впервые стал рисовать, он раздаривал свои картины и бывал необыкновенно счастлив, когда их охотно брали и вешали на стену. Вот и в большом доме Калантаровых все стены комнат украшали его картины, висели даже в «святая-святых», гостиной с камином, где часто собирались деловые люди, банкиры, князья и купцы первой гильдии.

Стал он бродить по Тифлису, в котором особенно любил верхнюю часть старого города. Ходил там по кривым улочкам и извилистым запутанным переулкам, которые, казалось, уходили вверх, за облака, в бескрайнее синее небо, а солнце, если и заглядывало сюда, то долго потом плутало, чтобы найти выход. И дворики здесь были типично тифлисскими, маленькие и большие – все на один лад, с коврами на перилах резных балконов, с «крантом» посреди двора. А за стенами – живут разговоры, беседы с Богом, слова о гордости, чести и верности, смех и стоны, шёпот и крик, шелест поцелуев, мечты и предсмертные вздохи.

Он радовался, если его окликали.

Вот и сейчас он кому-то понадобился:

– Эй, Никала! Поднимись, стены покрасить надо, облупились совсем. – пожилая женщина с грустными глазами машет ему рукой из окна и зовёт слабым голосом.

Зашёл в дом, снял шляпу и тихо поздоровался. Огляделся по сторонам. Здесь чисто и уютно, если бы не потолок и стены – тусклые, желтовато-серые, плохо крашенные.

– Одна я. – словно оправдывается старуха. – Муж вот уже пятый год как умер, болел он. А сын в Екатеринодаре работает, не думает приезжать, совсем старую мать позабыл. Только деньги присылает аккуратно, думает, деньги могут заменить мне сына. Вот и приходится к чужим людям обращаться за помощью.

– Когда в последний раз здесь красили стены, матушка?

– Я и не помню, сынок. Лет тридцать назад будет, молодые мы были тогда, счастливые.

– Я думаю, что сначала надо бы побелить потолок, а потом стены…

Трудился он без отдыха: твёрдой рукой заделывал дыры в стенах и потолке, штукатурил, красил, починял…

Он был голоден, и оттого ослабел.

– Отдохни, Никала. Устал ты. – говорила заботливая женщина. – Дай-ка я покормлю тебя, сынок. Вкусное лобио у меня есть, джонджоли, гоми с сыром – пальчики оближешь…

Когда к вечеру он закончил работать, женщина протянула ему рубль:

– Спасибо тебе, Никала! Добрый ты человек.

А он вежливо отстранил её руку, отказался от щедрого вознаграждения:

– Не нужны мне твои деньги, матушка. Лучше позволь мне переночевать тут, где-нибудь.

– Конечно, сынок. Места здесь много. Оставайся до утра.

Утром он спустился вниз, на Мейдан. Здесь околачивалось человек двадцать пять – тридцать мастеровых, кто с мешком стоит за спиной, кто на корточках сидит – все застыли в тягостном ожидании, что подъедет вот на коляске приказчик какого-нибудь купца, работу предложит в доме или по хозяйству – починить, покрасить, дымоход прочистить или кровлю сменить. А они, завидев Нико издалека, этого высокого, странного мужчину с грустью на лице, говорили про него друг другу:

– Смотри, а вот и граф наш идёт.

– Почему граф? Ведь он бедный?

– Да, сегодня он бедный. И готов на любую работу. А вчера был богатый!! Не видишь разве, как он одет? Не так, как положено одеваться мастеровым, а в костюм! Настоящий граф!

Да, его костюм «времён шумного успеха» действительно можно было назвать «русским» или «европейским», но ровно до того дня, пока он окончательно не замусолился и истёрся до дыр от его скитальческой жизни и, говоря начистоту, был давно уже годен разве что только для утиля. Да и сидел он на сильно исхудавшем хозяине как тяжёлая ноша, взваленная на хрупкие плечи.

Утром Нико шёл мимо этих мастеровых, и видел, что они ждали появления «дела», чтобы, выручив гривенник под конец дня, с грехом пополам накормить детей. И сейчас, ближе к вечеру – идя обратно, видит он, что они опять сидят и терпеливо ждут своей удачи. Эх, нет работы, выходит. Неудачный день выдался. Зря он пришёл сюда. Говорят, народ вон бунтует от жизни несладкой: грузчики бастуют, извозчики. И он поспешил убраться восвояси, потому что не будет он у этих честных людей работу отнимать. А то ведь приказчик может приехать, и на него пальцем указать. А он этим мастеровым и в подмётки не годится. Лучше поищет завтра чего-нибудь в переулке у кустарей или башмачников.

На другой день, взяв с собой кисти и ведро, свернул он в сумрачные и узкие переулки старого города, заглядывал там в лавочки цветочника, булочника и ателье портного, в мастерские горшечников, плотников, кузнецов и одного серебряных дел мастера.