Легенда о Пиросмани

– Эй, граф! – кричали ему мастеровые-карачохели, узнавая его и приглашая разделить с ними по-братски небогатую трапезу. – Иди выпей с нами по стаканчику! Есть хорошее вино, горячий лаваш, немного сыра и свежий цицмат. Посмотри, какой запах!

И он подходил к ремесленникам со словами «Мир вашему дому», заводил с ними недолгие разговоры и сообщал, что готов к любой работе.

Здесь внизу, рядом с мастерской хромого кузнеца, что славился на весь убан тем, что рука, мол, у него была стопудовая, мог убить одним пальцем, находился подвал. И немногим было известно, что в нём, почти совсем под землёй, в убогой тёмной каморке, жил старый сапожник по имени Шио с больной женой. Были у него когда-то золотые руки. С двенадцати лет сам шил он и сапоги, и ботинки. А с годами постарел, глаза его потеряли свою ясность. Сидит себе, сгорбившись, как старый дед, и тачает какой-нибудь разбитый мужицкий сапог, а жена его копошится около него, подсобляет чем может, и тихонько мурлыкает какую-нибудь песню. И трудом праведным поддерживают они с бедой пополам свою несладкую жизнь.

Заслышав разговоры на улочке, сапожник высунул голову, белую от седины, и, в надежде встретить нового покупателя, стал поспешно выбираться из-за прилавка на свет Божий. Заслезились его полуслепые, отвыкшие от дневного света, глаза.

– Кто здесь? – спросил он, поднимаясь вверх по ступеням. – Сапоги, башмаки нужны?

– Здравствуй, отец! Это я, Никала Пиросмани.

– А, граф наш пришёл! – закряхтел тот. – Давно тебя не видно. Где пропадал, сынок, где тебя ноги носили?

– Да вот хожу себе, работу ищу. Написать-нарисовать могу что угодно.

– Кисти–краски есть?

– Есть, – ответил тот. – А что тебе. отец?

– Вывеску надо сделать, Никала. Давно уже пора. А то ходит здесь люд разный, туда-сюда. Раньше, когда помоложе был, всех на лицо знал, и меня все знали. Большим людям сапоги тачал – лаковые, высокие, блестящие. Сыну князя Дадиани такие ботинки сшил, что ни у кого в городе не было – красные сафьяновые с золотыми подковками. Его мать, когда увидела, в обморок упала… – Нико молчал, давая старику возможность выговориться.

– Эх, Никала, давно это было… А сейчас в Тифлисе много люду всякого появилось. И никто не знает, что старый Шио сидит тут, как крот под землёй, возится, молотком стучит, гвозди забивает. Свет моей лампады с улицы никто не видит. Да-а-а, жизнь идёт – нас не ждёт! Старость так незаметно пришла. Силы уже не те, пару сапог шью почти четыре дня, а раньше – день. Если уставал, поднимался на воздух, садился здесь у порога и всякий раз, когда кто-нибудь был обут в мои башмаки, любовался своей работой, с гордостью говорил: «Смотрите, добрые люди, вы знаете, кто это сделал? Это я сделал! Вот этими руками!».

– Я сделаю тебе вывеску, отец! Разговорами дело с места не сдвинешь. Скажи только, что написать…

– Что хочешь пиши… сынок, главное, чтобы люди прочитали и поняли, что сапожник здесь трудится. А то видят подвал, спускаются по ступеням вниз нужду справить… Погоди, попадутся они мне, шкуру с них спущу… – Когда начнёшь?

– Да хоть сейчас!

– Да благословит Бог начатое тобой дело, сынок!

Кряхтение и вздохи старика продолжались четверть часа, ровно столько, сколько понадобилось Нико, чтобы расписать вывеску. Она гласила:

«Бедны Шио

в подвале жиот

сапоги и калоши шиот».

– Молодец, сынок! Ай да спасибо! Подожди здесь… – он отодвинул полог и исчез в сумраке своей каморки. И вскоре появился оттуда с парой хороших, крепких ботинок в руках.

– Деньгами не богат я, Никала, но расплачусь с тобой этим. Это не какой-нибудь халам-балам. Это – Вещь! – старик, называя ботинки «вещью», имел в виду, что они будут крайне полезным, поистине бесценным приобретением для Нико. Сейчас он горделиво поднял их на уровень собственных глаз и рассматривает со всех сторон, любуясь искусным мастерством. – Прими от меня! От чистого сердца даю. Носи на здоровье! Почти новые и тебе как раз будут. На сто лет хватит, без ремонта! А то твои так стоптались, что уже скоро пасть разевать начнут, воду в неё набирать. И подмётки вот уже отрываются. Видно, сильного они горя хлебнули, что даже починить их не получится… Работу, говоришь, ищешь? Ты вот что, Никала, ты сейчас сверни направо, дойди до середины улицы. Увидишь там трактир и много духанов. Хозяева хотят их расписать и разукрасить. Бог тебе в помощь! Цади, генацвале. Маград икави!

– Спасибо, отец! Сто лет жизни тебе!

– Не важно, сколько проживёшь, сынок. Важно – как? И каким словом тебя вспомнят. Дай Бог, чтобы добрым. Доброе слово за усопшего – оно как молитва Богу за упокой его.

Нико шагал неторопливо, не забывая вежливо уступать дорогу прохожим, и разглядывал старые выцветшие вывески на всяких лавках и питейных заведениях. И озирался по сторонам, боясь услышать что-то типа: «Эй, ты, не задерживайся, проходи. Лавку не загораживай! Не стеклянный – через тебя не видно!».

– Никала! – услышал он и, обернувшись, увидел, как кто-то голосисто кричит и машет ему рукой. – Иди, иди сюда, работа для тебя есть. Видишь мой дворец?

– Какой дворец? – подойдя, спросил Нико, не понимая шутки.