Легенда о Пиросмани

И своей земли родник.

Конь летит во весь опор,

Только пыль из-под копыт.

Помни, как в родном дому

Пахнет дым и дверь скрипит.

Как младенцем в первый раз

Перелез через порог,

Не забудь – а то и жизнь

Не пойдет бродяге впрок.

Нико был опьянён сладостными и певучими стихами Азира. Но вот зазвучало стихотворение Иетима Гурджи:

Человек, люби равно

И грузина, и еврея,

Ибо мы живем, старея,

И на всех на вас на грешных

Смерть глядит давным-давно

Парой глаз кромешных,

Человек, люби равно

Армянина, осетина.

Если бы любить друг друга

И беречь мы не могли —

Верь пророку Иетиму —

Нас бы сбрило, как щетину,

Опалило, как щетину,

Прочь с лица земли!

А после – вновь стихи Азира. Нико показалось, что на этот раз они были резки и горьки:

Последний грош я свой отдал

Слепому, выходя из храма.

«Жадюга!» – вдруг он мне сказал

И глянул злобно так и прямо…

Увы, Азир, таков весь свет,

О том печалюсь я и плачу,

И зрячий тот слепец впридачу

Еще и плюнул мне вослед.

Пора привыкнуть, Азира,

Что делать, уж судьба такая,

Всё бормочу: «Пора, пора»,

А ни к чему не привыкаю.

Как дружеский тяжёл поклёп!

Твои слова переинача,

И причитая, и судача,

Тебя кладут живого в гроб.

Готовят катафалк и клячу…

Не хороните! Не пора!

Я не такой – я Азира!

Но не кричу я, плачу, плачу…

Все перепутала молва,

Ей все равно: героем, трусом,

Иудой или Иисусом

Тебя честить: она права —

Она молва… Но что со мной?

У ваших окон я маячу

Как бессловесный зверь лесной.

Я Азира – я плачу, плачу —

Но вы не плачьте надо мной!

Нико посмотрел по сторонам. Как же он раньше не заметил, что его окружали исключительно красивые мужчины и женщины, с правильными и одухотворёнными лицами, сотворённые неким мечтателем-идеалистом. Вот красивая грузинка сидит за соседним столиком – под портретом царицы Тамар – её тёмные глаза такие удивительно живые и глубокие, что в них нельзя смотреть без восхищения. Одно загляденье! А вот мужчина за другим столом – глаза большие, сильные, яркие-блестящие, выразительные, волевые и умные…

Покидая «Симпатию», в голове у него играла божественная музыка, он чувствовал себя совершенно воодушевлённым, будто он создаёт шедевр. И был полон сил и решительных действий.

Озаренный надеждой, в те дни Нико трудился необычайно легко, самозабвенно: хотел доказать кому-то, что и самоучка чего-то стоит. Создавал вывески на трактирах, винных погребах, духанах – везде и на любой вкус. На духане в Шайтан-базаре написал: «Барев, кацо, мардокмин, добри челавек». На трактире, затерявшемся в тесном Авлабаре с его кривыми улочками вокруг старых церквей, вывел он слова: «Душа рай, двер открывай, не стучай», «Вини погреба, кахетински Акоба, пиом до гроба и даже в гроба». Потом работал в Дидубе, рядом с паровозным депо и маленькими домами, разбросанными вокруг железнодорожных путей, где царил запах мазута и гари, под аккомпанемент тревожных паровозных гудков, от которых он каждый раз съёживался, вспоминая свою нелёгкую службу тормозным кондуктором. Здесь, по заказу дидубийского духанщика, разукрасил он вывеску словами: «Скори файтон, весоли Антон, иду вагзал и обратон». Сколько же было в них простоты, весёлости и душевности!

Он, следуя совету: «Ты только на правый берег Куры не ходи! Там свой художник работает, Карапет…», определил для себя основной ареал для работы – всё левобережье Тифлиса, где располагались бедные районы: Пески, низко припавшие к Куре и затопляемые своенравной рекой каждой весной. Здесь имелись ряды лавок, духанов и мастерских. Дидубе, Нахаловка, самовольно застраиваемая беднотой, и официально, на карте города, не существовавшая. Кукиа и Чугурети, что расползались по голым холмам, над которыми высилась громада Арсенала. Длинные привокзальные улицы: Вокзальная, Молоканская, Абастуманская, Авчальская – здесь чуть ли не всякий дом звал в свой винный погреб.

И на том спасибо! Не пойдёт он на правый берег, если он не нужен. Пусть там работают другие мастера, с академическим образованием!

И у него, у Нико, могло бы быть хорошее образование. Эх, не послушал он в свое время художника Башинджагяна, что был знаком с Калантаровыми. А ведь стоял же у самого порога Рисовальной школы при Кавказском обществе поощрения изящных искусств в Тифлисе. Не рискнул зайти. Жаль! Мог бы получить знания от больших мастеров, узнал бы, что такое композиция, ракурс и перспектива, цвет и его градация. Поведали бы они ему о строении человеческого тела… Была бы у него сейчас большая светлая комната, настоящие художники называют её «студией». Не мёрз бы сейчас по подвалам…

Или в Москву надо было податься что-ли? Правда, и там зимой очень холодно. Не выносит он стужи, но, говорят, там один человек живёт, купец Третьяков, кажется. Он страстно любит искусство и щедро помогает художникам… Не знал бедный наш Пиросмани, что знаменитый меценат уже умер. Что случилось это не так давно, в 1898 году, и покровитель искусств, умирая, прошептал свои последние слова: «Берегите галерею и будьте здоровы».