Легенда о ретивом сердце

Сколько лежал, не знал. Отдышался, пришел в себя. Откуда-то доносились тихие серебряные звуки. Илейка прислушался. Нежные, едва различимые ухом. В них звенела, билась маленькая радость, переливалась в Илейкину душу, наполняла ее. Ничто не вспоминалось ему, не вызывало никаких образов, только тихонько позванивало и успокаивало. Слушал, не мог наслушаться. Словно бы под землей где-то, а может быть, в небе… Нет, где-то совсем рядом. Открыл глаза и увидел себя на лугу. Рядом бил маленький ключ-погремок, издавая серебряные звуки. Глядели кругом незабудки — жабьи очи.

Встал Илейка, осмотрелся. Оки не видать. Редкие холмы, сосны кругом да березы. Вытащил секиру из переметной сумы, выбрал березу, ударил — полетели щепки. Еще удар, еще! Дрогнуло дерево, минуту дрожало и рухнуло. За первым повалилось второе… Илейка сложил сруб из нетолстых стволов над выбоиной, где звенел ключ. Покатой кровлей положил сверху сучья, пришпилив их острыми колышками. Получилась часовенка, приземистая, немного вкось поставленная, но как она пришлась к месту — все сразу стало смотреть по-другому. За работой немного забылся, по потом снова поползли в голове невеселые мысли, и только одна, пришедшая вдруг, утешила: «Для нее ведь сруб сложил. Приедет, напьется, меня вспомнит».

День клонился к вечеру, жара спала, в траве потрескивали кузнечики и иногда взлетали на своих голубых и красных крылышках. В небе плавал маленький серп-пустельга. Часовенка склонилась к студенцу и будто прислушивалась к его голоску, вышедшему откуда-то из мрака сырой земли. Но Илейка уже не слышал его. Он повернул коня и рысью поскакал назад, смутно на что-то надеясь, чему-то радуясь. Ему все казалось, что не поспеет. Ведь Святогор сказал, что она придет. Не сказал когда, но Илейка сердцем чувствовал — ночью: ведь она любит его. Сама крикнула с яра. Не ветерок же прошелестел в кустах шиповника. Пусто ей станет во мраке степей без него, возненавидит хакана, как возненавидела Святогора, будет любить только его — Илейку из Карачарова. Синегорка может прийти, а его не будет.

Илейка подогнал коня. Дорога все не находилась. Уже солнце скатилось за горизонт, и тучки в небе унизались огненными лентами, когда дорога, наконец, отыскалась.

Вихрем понесся по ней, и радовался, и тревожился.

Ночь опустилась над Окой, потянулись низкие облака, месяц прыгал в них, когда конь Илейки, весь в мыле, выскочил на утес. Остановился и бил копытами о твердый камень, высекал искры подковами. Здесь все было по-прежнему — белел внизу сиротливый шатер Святогора. Илейка соскочил с седла, взял под уздцы коня. Торопливо свел вниз. Бур шел, тяжело дыша и роняя клочья пены. Привязал его к кусту, сбежал вниз, к самому берегу. Смутное предчувствие того, что, если он тотчас же не увидит Синегорку, он не увидит ее никогда, охватило его.

— Синегорка! — крикнул Илья совсем так, как кричал вчера Святогор. — Синегорка!

Эхо понесло ее имя по заокским просторам, ответа не было. Заглянул в шатер. Лунный свет просвечивал его насквозь. В нем царил легкий полумрак. Святогора не было, а все его оружие лежало здесь на своих местах.

Илейка сел на камень, окатанный водою, и стал ждать, но время тянулось медленно. Вдруг какой-то звук на середине реки привлек его внимание. Словно бы что-то плеснуло… Может, рыба вскинулась, или водяной всплыл, чтобы глотнуть воздуха? Звук повторился, но увидеть Илейка ничего не мог. Все как вчера: вместо реки черпая яма и мелкий бисер лунного света, дальше непроглядная тьма, украшенная крупными звездами-ледышками. Но вот снова послышался звук, словно бы кто застонал… По реке кто-то плыл, шлепал руками. Все ближе и ближе. Вот снова застонал, глухо, будто бы хлебнул воды. В этом стоне не было ни ярости, ни жалости — одна только тупая боль. Плывущий попал на лунную дорожку — Илейка увидел его голову. Медленно, тяжело поднимал руки, загребая воду, и сыпал брызгами, словно щедрой рукой раздавал золото — направо-налево. Попробовал было нащупать дно ногами, но было еще глубоко, и ушел с головой. Вынырнул, шумно вздохнул, и по этому вздоху Илейка узнал Святогора. Он шел к берегу, как слепец, протянув вперед руки. На берегу, у самых ног Илейки, тяжело плюхнулся в воду, застонал. В спине его торчали четыре стрелы с черным оперением. И лейка нагнулся над старым храбром и помог ему встать.

— Кто здесь? — спросил Святогор, шатаясь, точно хмельной, упившийся ремесленник.

— Я, Илейка, — отвечал тот.

— А… — только и сказал Святогор, — предала нас Синегорка… И тебя, и меня… Ушла с хаканом на восход солнца… Пусть ей вороны глаза склюют.

Медленно шли к шатру. Святогор стучал зубами, останавливался и стонал. Присели на камень перевести дух.

— Тащи тростинки-то, — с трудом выговорил старик, — мешают в спине.

Но вытащить их было не так-то легко. С содроганием принялся Илейка вырывать стрелы. Кровь хлынула из ран, и Илейка заткнул их пучками сорванной тут же травы.