Легенда о Ричарде Тишкове

Он даже позавидовал мотористу. Ничего не скажешь, лихой парень. Громадный, черный, курчавый, как черт. Даже фамилия, будто прозвище, — Губа…

Потом Билал рассказывал по-русски азербайджанские анекдоты.

Потом Виталий вспоминал, как по туристской путевке ездил в Польшу.

А волны все били в основание.

Неожиданно погас свет. Билал тряхнул лампочку. Нет, в порядке.

Виталий ощупью выбрался в переднюю комнатушку, зажужжал фонариком.

— Проводку порвало, — сказал Федор. — Или с дизелем что.

Он с сомнением посмотрел на тщедушного электрика. Нет, не стоит. Тем более, что в проводке он и сам разберется не хуже Билала, хитрость невелика.

Он застегнул ватник и встал.

— Ты чего? — спросил моторист.

— Пойду гляну, что случилось.

Моторист положил ему руку на плечо:

— Стой, Федя. Давай-ка я. Я вроде малость потяжелее буду — не сдует.

Они прошли в переднюю комнату. Губа открыл дверь культбудки. Ветер тут же прижал его к стене. Моторист подождал, пока очередная волна не прокатилась по основанию, по остаткам дощатого настила. Тогда, пригнувшись, он кинулся по мостику к буровой.

Федор высунул голову наружу, и ветер ударил его по глазам. Все-таки несколько секунд казалось, что он видит Губу — темное пятно в темени.

Прошло с полминуты, пока следующая волна накрыла мостик. Теперь не страшно — моторист уже на буровой.

И снова вокруг загрохотало. Федор инстинктивно отшатнулся, зажмурился. А когда опять открыл глаза, замер от ужаса, от невероятности происходящего: сорокаметровая вышка медленно ложилась набок. Переходной мостик лопнул, обрубок его накренился и странно вздыбился.

Федор бросился к поручням и заорал в шумящее море, в темноту, в свист, в пену:

— Гу-у-уба! Семен! Сенька-а-а!

Новая волна сбила его с ног, протащив по остаткам настила.

Тогда мокрый, полузадохнувшийся, он добрался до культбудки, вошел и, привалясь спиной к дверному косяку, полоснул себя ладонью по горлу:

— Все. Хана. Вышку…

И показал рукой — сверху вниз.

Потом, словно чужой памятью, вспомнил, что он — мастер, должен ободрять людей, и словно чужим голосом нелепо выдавил:

— Ничего… ребята…

* * *

B культбудке посветлело — или глаза привыкли к темноте? Архипов мокрой рукой вытер мокрое лицо.

В третий раз, словно сам не верил, Федор сбивчиво рассказывал, как погиб моторист, как рухнула в море вышка. И все было понятно: вот так же рухнет и культбудка — на таких же сваях держится…

Сколько им осталось? Час? Полчаса?

Все-таки к страху нельзя привыкнуть. Нельзя было забыть, что культбудка — дощатый ящик — словно на ниточке висит над ревом и теменью, над искореженными водяными громадами.

Бурмастер велел надеть пробковые пояса. Надели. Архипов равнодушно застегнул пряжку. Что толку — ему этот пояс не поможет даже морально. Не та сказка, в которую можно верить. Захлебнуться он не помешает. Вот утонуть не даст. Так и будет носить тело по морю. Как тогда, на Камчатке, рулевого с катера. Неужели сейчас вот все и кончится?

Дикость какая-то. Самая обычная командировка. Могли послать Гусева или Быховского… Впрочем, нет. За такими вещами всегда посылают именно его, Архипова. Обычный деловой репортаж. Но он нужен наверняка. А Архипов никогда не подводил редакцию. Конечно, для таких, как мальчишка-бурмастер, все это чепуха, писанина. Разве они знают, что порой из-за не сданной в срок информации летит целая передача — труд десятка людей… С ним такого не бывало. Что говорить, он средний журналист. Но материалы всегда сдает вовремя, за это его и ценят в редакции. Талантливых журналистов больше, чем надежных. Даже сейчас, когда думать о репортаже было бессмысленно, в мозгу сами собой ворочались, укладываясь в фразы, обычные в таких случаях обороты: «Посреди бушующего моря…», «хозяева нефти…», «герои труда…»

Архипов огляделся. Нефтяники, вымокшие и замерзшие, жались друг к другу. Парень в грязнейшем ватнике неловко сидел в углу, отодвинувшись от подушки, чтобы не запачкать ее.

Обычные рабочие ребята.

Если это случится, о них, пожалуй, станут говорить как о героях. Так уж водится. Мало ли, например, ездит хороших шоферов по Алтаю? И мужчины и женщины. А вот одна разбилась — и вошла в легенду. Даже песни о ней поют. Может, и про этих ребят будут петь.

Нелепо — смерть делает человека героем.

Нелепо и неверно. Герой не тот, кто гибнет, герой — кто рискует. Как летчик-испытатель, как солдат, как морской нефтяник. Риск делает человека героем, риск, а не гибель.

Архипову вдруг пришло в голову, что и он, чего доброго, попадет в герои, если это случится. Геройски погиб на трудовом посту… Во всяком случае, зав. редакцией непременно скажет что-нибудь в этом роде — он человек с пафосом…

Чушь. Тупая случайность. Погибнуть можно и сидя в редакции — свалится люстра на голову…

Конечно, и журналист бывает героем, но только очень хороший журналист, все сердце отдающий работе.

К страху нельзя привыкнуть. И снова Архипов сжался, и закричал, и не услышал себя в реве волны. Ящик культбудки словно взлетел вверх и повис в воздухе, перед тем как рухнуть в грохочущую пропасть. И лишь минуту спустя Архипов понял, что пока все осталось на месте.