Легенда о Сан-Микеле

Доктор, по-видимому, не боялся холеры и сказал, что Мадонна его защитит. Как я завидовал его вере! Он показал мне два образка, которые жена повесила ему на шею в день вспышки эпидемии: на одном была изображена Мадонна-дель-Кармине, а на другом – святая Лючия, небесная заступница его жены, которую зовут Лючия. Она носила этот образок с самого детства. Я сказал, что хорошо знаю святую Лючию, знаю, что она исцеляет болезни глаз. Я не раз собирался поставить ей свечку, потому что уже много лет боюсь ослепнуть.

Он сказал, что попросит жену помянуть меня, когда та будет молиться святой, которая сама лишилась зрения, но потом стольким его возвратила! Его жена, рассказывал он мне, весь день сидит у окна и ждет его возвращения. У нее на свете есть только он, так как она вышла за него против воли родителей. Он отослал бы ее из зараженного города, но она отказывается покинуть его.

Я спросил, не боится ли он смерти. Только из-за жены, ответил он. Ведь смерть от холеры так ужасна! И лучше, чтобы твое тело сразу свезли на кладбище, так чтобы его не увидели любящие глаза.

– Ну, с вами ничего не случится, – сказал я. – За вас кто-то молится, а у меня нет никого!

Его красивое лицо омрачилось.

– Обещайте мне, если…

– Не будем говорить о смерти, – вздрогнув, прервал я его.

Маленькая остерия «Дель-Аллегрия» за площадью Меркато была моим любимым местом отдыха. Кормили там скверно, но вино было прекрасное, по шесть сольди за литр, и я пил его в больших количествах. Когда у меня не хватало духу пойти домой, я нередко засиживался там почти до утра. Чезаре, ночной официант, вскоре стал большим моим приятелем, и после третьего случая холеры в моем трактире я переехал в пустую комнату в доме, где он жил. Моя новая квартира оказалась не чище прежней, но в одном Чезаре не ошибся: куда приятнее было «иметь общество». Его жена умерла, но Мариучча, его дочь, была жива, и даже очень. Она считала, что ей пятнадцать лет, но была уже в полном расцвете – черноглазая, с сочными красными губами, она походила на маленькую Венеру из Капитолийского музея. Она стирала мое белье, готовила макароны и стелила постель, когда не забывала об этом.

До того времени она не видела ни одного иностранца и постоянно появлялась у меня в комнате то с гроздью винограда, то с ломтем арбуза или с тарелкой винных ягод. А когда ей нечего было мне предложить, она вынимала розу из своих темных кудрей и протягивала ее мне с обворожительной улыбкой сирены и лукавым взглядом, который, казалось, спрашивал, не хочу ли я получить ее алые губы тоже.

Целый день на кухне звенел ее громкий голос.

– Amore! Amore! – пела она. – Любовь! Любовь!

Всю ночь я слышал, как Мариучча ворочается в кровати за перегородкой. Она объясняла, что ей не спится, что ей страшно оставаться одной по ночам – страшно dormire solo. А мне не страшно спать одному?

– Вы спите, синьорино? – шепотом спрашивала она из-за перегородки.

Нет, я не спал, я не мог сомкнуть глаз – как и ей, мне не нравилось dormire solo.

Какое новое волнение заставляло биться мое сердце с такой силой и с такой лихорадочной быстротой гнало по жилам мою кровь? Почему прежде, когда я дремал в боковом приделе церкви Санта-Мария-дель-Кармине, я никогда не замечал всех этих красивых девушек в черных мантильях, которые, стоя на коленях на мраморном полу, молились и пели, улыбаясь мне исподтишка? Как мог я ежедневно проходить мимо торговки фруктами на углу и не останавливаться, чтобы поболтать с ее дочкой Нанниной, чьи щечки походили на персики, которые она продавала? Почему я не замечал раньше, что цветочница на площади Меркато улыбается так же чарующе, как Весна Боттичелли? Каким образом я умудрился провести столько вечеров в остерии «Дель-Аллегрия» и не заметить, что в голову мне ударяет вовсе не вино, а лукавый блеск в глазах Кармелы? Как случилось, что я слышал лишь стоны умирающих и похоронный звон колоколов, когда на всех улицах раздавался смех и любовные песни, а на каждом крыльце девушки шептались с возлюбленными?

Что случилось со мной? Не околдовала ли меня ведьма? Или кто-нибудь из этих девушек подлил мне в вино несколько капель любовного напитка дона Бартоло? Что случилось со всеми окружающими меня людьми? Опьянели они от молодого вина или обезумели от похоти перед лицом смерти?

Morto la colera, evviva la gioia!

Смерть холере, да здравствует радость!

Я сидел в остерии за своим обычным столиком и дремал перед бутылкой вина. Было уже далеко за полночь, и я решил дождаться, когда Чезаре кончит работать, чтобы пойти домой вместе с ним. Ко мне подбежал какой-то мальчишка и протянул мне записку. «Придите», – было нацарапано в ней неразборчивыми каракулями.