Легенда о Сан-Микеле

С самого начала стало ясно, что бедняга Том получил тяжелые внутренние повреждения. Я просидел с ним всю ночь. Но его дыхание становилось все тяжелее, а кровотечение не прекращалось. Утром я застрелил верного друга, чтобы избавить от дальнейших страданий.

Я почувствовал облегчение, когда днем получил записку от двух товарищей виконта Мориса, которые просили меня назвать им моих секундантов, так как виконт, после некоторых колебаний, все же решил оказать мне честь и т. д.

Я с трудом уговорил шведского военного атташе полковника Стаффа помочь мне в этом деле. Вторым секундантом согласился стать мой друг Эдельфельд, известный финский художник. Норстрема я попросил присутствовать на дуэли как врача.

– Никогда в жизни мне так не везло, как за эти последние сутки, – сказал я Норстрему, когда мы с ним обедали за нашим обычным столиком в кафе «Режанс». – Говоря откровенно, я страшно боялся, что буду бояться. Однако мне так любопытно узнать, как я буду держаться в этой истории, что ни о чем другом я просто не думаю. Ты ведь знаешь, как я интересуюсь психологией!

Норстрем в этот вечер, по-видимому, нисколько не интересовался психологией, как, впрочем, и всегда. Он был необычайно молчалив и торжествен, и я заметил в его тусклых глазах такую нежность, что мне стало стыдно.

– Послушай, Аксель, – сказал он слегка охрипшим голосом, – послушай…

– Не смотри на меня так, а главное – не предавайся сентиментальности, она не идет твоему типу красоты. Поскреби свой глупый затылок и попытайся понять ситуацию. Неужели ты хоть на минуту поверил, будто я так глуп, что способен подставить себя завтра в лесу Сен-Клу под пулю этого дикаря, если бы думал, что он может меня убить? Это слишком нелепое предположение, чтобы о нем говорить серьезно. Кроме того, эти французские дуэли – чистейшей воды фарс, как тебе отлично известно. Мы с тобой не раз как врачи участвовали в этих комедиях, когда актеры порой попадают в дерево, но только не друг в друга. Давай разопьем бутылочку шамбертена и ляжем спать – от бургундского меня всегда клонит ко сну, а после смерти моей бедной собаки я почти не смыкал глаз, но сегодня я во что бы то ни стало должен уснуть.

Утро было холодное и туманное. Пульс бился ровно и не учащенно, но я заметил какое-то странное подергивание в икрах, а кроме того, мне трудно было говорить, и как я ни старался, мне не удалось отхлебнуть коньяка из фляжки Норстрема, которую он протянул, когда мы выходили из экипажа.

Бесконечные предварительные формальности раздражали меня тем больше, что я ни слова в них не понимал. Как это все глупо, какая напрасная трата времени, думал я. Насколько проще было бы отхлестать его на английский манер – и дело с концом.

Кто-то сказал, что туман рассеялся настолько, что уже не помешает целиться. Это меня удивило, так как мне казалось, что туман, наоборот, сгустился. Тем не менее я отлично видел виконта Мориса, стоявшего напротив меня в обычной нагло-небрежной позе, с сигаретой в зубах – он, по-видимому, совсем спокоен, пришло мне в голову.

В кустах позади меня запела малиновка, и я принялся размышлять о том, почему эта крошка так задержалась в лесу Сен-Клу, но полковник Стафф вложил мне в руку длинноствольный пистолет.

– Цельтесь ниже, – прошептал он.

– Огонь! – скомандовал резкий голос.

Я услышал выстрел. Я увидел, что виконт выронил сигарету изо рта и к нему бежит профессор Лаббе. Секунду спустя я обнаружил, что сижу в карете полковника Стаффа, а напротив сидит Норстрем и широко улыбается. Полковник похлопал меня по плечу, но все молчали.

– Что случилось? Почему он не стрелял? Я не желаю никакой милости от этой скотины, я сам его вызову, я…

– Ничего подобного вы не сделаете. Благодарите Бога за чудесное спасение, – прервал меня полковник. – Он очень старался вас убить и, конечно, убил бы, дай вы ему время для второго выстрела. К счастью, вы выстрелили одновременно: опоздай вы хоть на долю секунды, вы не сидели бы сейчас здесь. Разве вы не слышали, как просвистела пуля над вашей головой? Взгляните-ка!

Я посмотрел на свою шляпу – и внезапно занавес задернулся и я перестал играть героя. Неумелый грим храбреца стерся, и из-под него выглянуло лицо подлинного человека – человека, боящегося смерти. Дрожа от страха, я забился в угол экипажа.

– Я горжусь вами, мой юный друг, – продолжал полковник. – Мое солдатское сердце радовалось, глядя на вас, я и сам бы не мог держаться лучше! Когда мы при Гравелоте поскакали на пруссаков…

Мои зубы стучали так, что конца фразы я не расслышал. Мной овладели слабость и тошнота, и когда я хотел попросить Норстрема опустить окно, чтобы вдохнуть воздуха, язык мне не повиновался. Хотелось распахнуть дверцу и броситься наутек, но я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

– Он потерял много крови, – усмехнулся Норстрем. – Профессор Лаббе сказал, что пуля прошла сквозь основание правого легкого. Ему повезет, если он пролежит в постели не больше двух месяцев.

Зубы сразу перестали стучать, и я начал внимательно слушать то, что говорили мои спутники.