Легенда о Сан-Микеле

На лестнице я встретился с полковником Стаффом, шведским военным атташе, который заехал узнать, как себя чувствует пастор. Он попросил меня поехать с ним, так как хотел поговорить по очень важному делу. Полковник достойно служил во французской армии во время войны 1870 года и был ранен при Гравелоте. Он женился на француженке и был любимцем парижского света.

– Вы знаете, – начал полковник, когда мы сидели у него дома за чайным столом, – вы знаете, что я ваш друг и вдвое старше вас, а поэтому выслушайте меня спокойно, это в ваших же интересах. Мы с женой последнее время часто слышали жалобы на то, что вы обходитесь с пациентами тиранически. Никому не нравится постоянное требование дисциплины и послушания. Дамы, особенно француженки, не привыкли к такому обращению, да еще со стороны молодого человека вроде вас, и уже прозвали вас Тиберием. К сожалению, вам, по-видимому, столь же свойственно приказывать, как другим, по вашему мнению, свойственно повиноваться. Вы ошибаетесь, мой юный друг! Никто не любит повиноваться, все хотят приказывать.

– Не согласен. Большинство мужчин и все женщины любят повиноваться.

– Подождите, пока женитесь, – сказал бравый полковник, поглядев на дверь, ведущую в гостиную. – Теперь перейдем к гораздо более важному обстоятельству, – продолжал он. – Ходят слухи, что в частной жизни вы не заботитесь о соблюдении приличий, что у вас под видом экономки живет какая-то таинственная женщина. Даже супруга английского консула говорила что-то подобное моей жене, которая вас, конечно, энергично защищала. Что скажут шведский посланник и его супруга, которые относятся к вам как к сыну, когда узнают обо всем этом – что рано или поздно, несомненно, произойдет? Послушайте, мой друг, это недопустимо для врача с вашим положением, который лечит так много английских и французских дам, принадлежащих к самому высокому кругу. Недопустимо! Если вам нужна любовница, это ваше дело! Но ради бога, уберите ее из своего дома – даже французы не вынесут такого нарушения приличий.

Я поблагодарил полковника и сказал, что он вполне прав, но я много раз пытался выдворить ее из дома, однако у меня недоставало сил.

– Да, конечно, это не легко, – согласился полковник. – Я и сам был молод. Если у вас не хватает решимости, я помогу. Можете положиться на меня, я не боюсь ни мужчин, ни женщин, я атаковал пруссаков при Гравелоте, я смотрел смерти в глаза в шести знаменитых сражениях.

– Погодите, пока не посмотрите в глаза мамзель Агате Свенсон, – сказал я.

– Так значит, она шведка? Тем лучше – в крайнем случае я через посольство добьюсь ее высылки из Франции. Я зайду к вам завтра утром в десять, так что никуда не уходите.

– Нет, спасибо! Я никогда не остаюсь с ней, если могу этого избежать!

– И все-таки вы с ней спите! – вырвалось у озадаченного полковника.

Меня стошнило бы на его ковер, если бы он вовремя не подал виски с содовой, после чего я, пошатываясь, ушел, приняв приглашение отобедать у него завтра, чтобы отпраздновать победу.

На следующий день я обедал вдвоем с госпожой Стафф. Полковник был нездоров и просил меня зайти к нему после ужина. Жена полагала, что старая рана, полученная при Гравелоте, вновь дала себя знать.

Бравый полковник лежал в постели с холодным компрессом на лбу. Он казался очень старым и больным; глаза смотрели в пустоту, чего я никогда раньше за ним не замечал.

– Она улыбнулась? – спросил я.

Он задрожал всем телом и протянул руку за виски с содовой.

– Вы заметили на ее большом пальце длинный черный крючок, как у летучей мыши?

Он побледнел и отер пот со лба.

– Что же мне делать? – спросил я уныло, опуская голову.

– Есть только один выход, – ответил полковник слабым голосом. – Вы должны жениться, иначе вы сопьетесь.

Глава 14. Виконт Морис

Я не женился и не спился. Я нашел иной выход – я почти перестал бывать на авеню Вилье. В семь часов утра Розали приносила мне в спальню чай и «Фигаро», и полчаса спустя я исчезал, чтобы вернуться ровно к двум часам, когда начинался прием. С последним пациентом я вновь исчезал и возвращался лишь ночью, пробираясь в спальню тихо, точно вор. Жалованье Розали было удвоено. Она мужественно оставалась на своем посту и страдала только оттого, что ей нечего было делать – разве что открывать дверь. Все остальное делала мамзель Агата: выколачивала ковры, чинила одежду, чистила башмаки, стирала белье и стряпала для меня. Понимая, что ей нужно связующее звено с внешним миром, а также какой-нибудь повод для ссор, мамзель Агата мрачно смирилась с присутствием Розали. Она даже один раз ей улыбнулась, дрожащим голосом сообщила Розали.

Вскоре и Том начал избегать авеню Вилье из страха перед мамзель Агатой. Весь день он ездил со мной, навещая моих пациентов, почти не ел дома и никогда не заходил на кухню, куда обычно рвутся все собаки. Попав домой, он немедленно забирался в свою корзину в моей спальне, так как чувствовал себя там в относительной безопасности.