Происхождение и авторство этого произведения содержат в себе немало загадок, скорее всего неразрешимых. Например, она написана на двух языках — иврите и арамейском[564]
. Более того, существует популярный фрагмент, сохранившийся только в греческой версии. Историзм изложенных в ней событий, с одной стороны, достаточно сомнителен, ибо автор слишком часто грешит против объективных фактов. А с другой — ясно, что сообщаемые легенды восходят к определенным реалиям. Отдельную проблему составляет время создания книги, и об этом мы скажем чуть позже. Но сначала зададимся вопросом, а почему это все так важно?Книга Даниила содержит несколько выдающихся образов, ставших неотъемлемой частью нашей культуры, попавших в наш язык (точнее, в многие языки). Автором этой книги был выдающийся писатель-философ, к традиции которого восходят и многие новозаветные произведения. Помимо этого, он внес несколько новых элементов в легенду о Вавилоне. Именно под его пером художественный образ Вавилона впервые предстает олицетворением мирового зла, поскольку в Вавилон — совершенно
Перечислим теперь образы Книги Даниила — от менее известных к самым знаменитым. Но сначала скажем, что она отчетливо делится на две части. Первая из них (гл. 1–6) является сборником притч, составленным с вполне определенной целью. Притчи эти отчасти связаны друг с другом в композиционном смысле, но гораздо прочней соединяют их философские воззрения автора (авторов) книги. Главный герой произведения — происходящий из пленных израильтян пророк Даниил, который, попав в Вавилон, благодаря своему уму и дару ясновидения, становится одним из ближайших приближенных царя Навуходоносора — второго важнейшего персонажа книги. Что же это за притчи?
Первая (в гл. 1) повествует о необходимости соблюдения кошерной диеты, рассказывая, как Даниил и его друзья отказались «оскверняться яствами со стола царского»{171}
. Другая притча прославляет не отрекшихся от иудейской веры «трех отроков в пещи огненной», ввергнутых туда по приказу царя-самодура, возжелавшего, чтобы они поклонились «золотому истукану» (гл. 3)[565]; третья рассказывает о сумасшествии Навуходоносора (гл. 4), который долгое время «ел траву, как вол», а после возвращения к нему разума, «благословил Всевышнего, восхвалил и прославил Присносущего»{172}. Еще одна легенда повествует о том, как Даниил отказался поклоняться иному Богу, кроме «Бога своего» и, будучи за то брошен в ров ко львам[566], был спасен ангелом (гл. 6). Все это дошло до нас на арамейском языке, за исключением вступительного рассказа о четырех отроках, которых воздержание от царской пищи сделало «красивее и телом полнее»{173}. Финальные же главы книги (гл. 7–12) составляют совершенно отдельное (и за исключением 7-й главы дошедшее до нас на древнееврейском языке) произведение, отчасти геополитическое, отчасти пророчески-эсхатологическое. В нем местами в красочной и аллегорической форме, а местами в прямых и не нуждающихся в толковании выражениях излагается история ближневосточного мира в V–II вв. до н.э. и высказываются соображения о будущих событиях вплоть до пришествия Спасителя[567]. Именно в этих последних главах появляются ранее неведомые образы «выходящих из моря» сказочных и ужасных зверей, символизирующих различные земные царства, здесь же мы впервые встречаемся с удивительным словосочетанием «Сын Человеческий»[568].Помимо этого в заключительной части Книги Даниила со ссылкой на якобы ранее нерастолкованное видение пророка Иеремии впервые излагается концепция не прошлой, но будущей истории Израиля (а может — и не только Израиля). Здесь мы впервые сталкиваемся с развернутой эсхатологией[569]
— учением о «конце времен», о воскресении мертвых и Страшном суде: «И многие из спящих в земле пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление»{174}. К этому добавляется постулируемая невозможность объяснения некоторых явлений и знамений, их закрытость от современников: «Ибо сокрыты и запечатаны слова сии до последнего времени»{175}. Таким образом, Книга Даниила — единственное по-настоящему апокалиптическое произведение Ветхого Завета. Только она одна приоткрывала завесу над будущим, над намерениями, которые Всевышний имеет в отношении сотворенного Им мира. Все эти идеи и образы в дальнейшем неоднократно использовали новозаветные писатели.