Вся прислуга привыкла ожидать с любопытством и почти без страха вечеров 15 июня, как чего-то ставшего обыкновенным по своей повторяемости. Правда, немало бывало толков, когда какому-нибудь смельчаку, забиравшемуся в роковой вечер по соседству с таинственным коридором, удавалось слышать шаги и стуки, но потом опять все забывалось до следующего 15 июня.
— Неужели ничего нет? Быть не может, — сказала разочарованным голосом баронесса, заглядывая в угол, действительно заросший на несколько вершков плесенью и чуть не столетней паутиной. — Пожалуйста, попробуйте очистить всю эту грязь, смотрите, тут точно какой-то выступ, — прибавила она, дотрагиваясь носком своего ботинка до грязного угла.
— Стена, — сказал барон.
— Нет, не стена, а какой-то твердый выступ, и, как мне кажется, не каменный, а деревянный.
Сам дворецкий принялся за очистку грязи и вскоре показалась почерневшая от времени доска.
— Какая-то картина в раме, не правда ли? — воскликнула Мари.
— Точно так, Frau Baroness, должно быть, портрет, который вы ищете, — отвечал дворецкий, приподымая тяжеловесную раму, которую сам Адольф с триумфом понес в роковой кабинет, в сопровождении поддерживавшего ее дворецкого.
И барон, и обе дамы были так поражены успехом поисков, в котором всякий в глубине души невольно сомневался, что все они как будто онемели; на Мари и на графиню нашло вчерашнее торжественное настроение, под влиянием которого они молча последовали за бароном вниз, нетерпеливо стремясь увидать портрет. Но, увы! не было никакой возможности рассмотреть даже и того, было ли что нарисовано на загрязненном и заплесневелом полотне.
— Его придется реставрировать, теперь ничего не разберешь, прикажите, барон, вынуть его скорее из рамы, только осторожнее, чтобы не разорвать, — сказала Вера, нагнувшись над находкой, положенной на большом столе перед диваном. — Тут, наверное, есть двойное дно, смотрите, как толста рама, я никогда такой не видала, — прибавила она, ощупывая дерево.
Пришлось призвать столяра, и тот с помощью инструмента отделил заднюю доску. Обе дамы, да и сам барон сгорали от нетерпения.
— Тут что-то черное! — закричала Мари, когда доска была вскрыта. — Верно, обещанный ящик!
Однако первая находка, заключавшаяся в действительно существовавшем в раме двойном дне, оказалась кожаным, продолговатым, довольно плоским мешочком без малого в поларшина длиной; около него, с другой стороны, в нарочно устроенном углублении нашелся деревянный, тоже плоский, но квадратный ящичек, легко поддавшийся инструменту. Из него выпало колье, серьги, пряжка и склаваж из замечательно крупных бриллиантов и изумрудов чрезвычайно тонкой старинной отделки. Но камни так потускнели, что их почти можно было принять за стекляшки.
Обе дамы так заинтересовались ими, рассматривая и оттирая их платками, что совсем забыли о мешочке, которым занялся барон, не зная, как открыть его, так искусно был он заделан.
— Так вот зачем ходило привидение, за кладом! — вырвалось у старого дворецкого. — Ну, как оно рассердится, что вы завладели им, господин барон!
— Не рассердится, нам не только дозволено, но приказано отыскать его, чтобы возвратить по принадлежности, — ответила Мари.
— Кем приказано? — не утерпел спросить дворецкий, имевший в баронской семье свои привилегии старого, верного слуги.
— Баронесса шутит, кто же мог приказать это? Мы прочли в старинных бумагах, что есть в кладовой портрет и в нем бриллианты, — ответил Адольф, показывая старику глазами на столяра, при котором он, понятно, не желал говорить всей правды. — Мари, — прибавил он, — помоги мне открыть мешочек, я ничего в нем не понимаю, он как-то мудрено устроен, без всякого шва.
— Так разрежьте его, барон, — вмешалась графиня, протягивая к мешочку руку. — Удивляюсь вашему немецкому терпению.
— Вы забываете вашу русскую пословицу, графиня, поспешишь — людей насмешишь! Разрезая, можно попортить то, что в нем. Да, признаться, мне и мешочка жаль, это своего рода редкость.
Но Вера его не слушала; она внимательно рассматривала мешок, и, наконец, в одной из узких сторон открыла внутренний, незаметный замочек. Мешок оказался старинным портфелем из необыкновенно толстой кожи. После многих напрасных попыток с помощью перочинного ножичка удалось-таки так прижать пружину, что тайна открылась. В портфеле лежало несколько пожелтелых листов пергамента.
Отпустив столяра и дворецкого, Адольф принялся разбирать рукопись, но это оказалось гораздо труднее, чем прочитать загробное сообщение барона Адольфа IV. Неразборчивый, старинный, к тому же довольно мелкий почерк видимо неумелой руки представлял чуть не в каждом слове почти непреодолимые затруднения. Разобрал он, и то с большим трудом, только несколько строк, стоявших на первой странице и более крупно написанных:
«Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, это мое завещание. Баронесса Бланка фон Ф., законная супруга, а теперь вдова барона Бруно, второго сына барона Адольфа III фон Ф., рожденная фон Ротенштадт.