Легендарный

Доктор стал просыпаться. Его тело слегка затрясло, но потом судороги прекратились. Глаза стали двигаться из стороны в сторону, дурман постепенно покидал его разум и вскоре тот пришел в себя.

— Думаю, я готов тебя подлатать.

Мира ушла, так и не обронив на прощанье и слова, а я продолжал думать над тем, что только что говорил. Ее образ был во мне. Всегда. Собранный из осколков лиц и движений, черт характеров и голосов. Я представлял свою мать идеальной, такой, какой была Света, какой были все те девушки, что появились в этом мире путем слияния одних и тех же изначальных компонентов. И только так я мог все еще походить на простого человека.

— Приступим, — прохрипел доктор, беря трясущейся рукой хирургический скальпель. — Не бойся, скоро дрожь пройдет и я буду в норме.

Лицо было изуродовано до неузнаваемости. Несколько месяцев боев сделали свое дело. Ни одного живого места, клочка кожи или мяса. Все испытало на себе страх и ужас кулачных сражений на самом дне ямы. Я зарабатывал и избивал, зарабатывал и избивал, потом брал кипу окровавленных денег и нес ее доктору, что своими толстыми руками, держа скальпель, вырезал из плоти металлические осколки, оставленные самодельными кастетами моих противников. К концу первого месяца я перестал чувствовать боль. Даже в самые трудные минуты, когда я падал вниз, сбитый с ног ударами оппонента, мне не было больно. Я смеялся, а в ответ получал еще сильнее. Хохотал, как умалишенный, и на меня набрасывались с новой силой.

День за днем.

День за днем.

Гонг. И победа в моих руках. Опять пальцы крепко сжимают купюры. Противник уползает в свой угол и грохот оваций проносится по металлическим трибунам. Мое лицо стало каменным, выщербленным. Хрящи на кулаках стерлись. Наконец, наступил тот момент, когда выходить против меня было некому. Страх и ненависть сделали свое дело. Бродяги боялись меня, боялись моего внешнего вида, ставшего чем-то потусторонним, пугающим, не похожим на человека.

— Тебе надо остановиться, — говорил док в который раз зашивая меня после боя. Он был пьян, что очень сильно удивило, ведь за подобным я его раньше никогда не замечал. Изо рта несло перегаром, глаза блестели как после дозы и язык, едва переваливаясь с одной стороны рта на другой, был бледным. — Мы уже подходим к Эль-Данго. Осталась пара дней.

— На кого я похож? — вдруг спросил я его, подняв лицо к горевшей лампе.

— На безумца, ненавидящего самого себя сильнее, чем тех моряков с которыми он дерется.

— Я не хочу чтобы там меня узнали. Теперь я другой.

— Да, ты очень сильно изменился за это время. По правде сказать, мне будет жаль потерять такого пациента.

— Ты уже хоронишь меня?

Доктор отложил скальпель.

— Я — доктор, малыш, я в чудеса не верю. Эль-Данго — плохое место. Там гибнут люди.

— Люди всегда где-нибудь гибнут.

— Нет, малыш, — он отрицательно покачал головой, — смерть бывает разной. Есть огромное отличие между: умереть в машине, сражаясь за идею, за Клан, за честь, и совсем по-другому — умереть за прихоть зажравшихся чудаков, которым некуда девать свои деньги.

— Я буду драться за свою свободу.

— Благородная цель, — док опять взял скальпель.

— А ты, — я обратился к нему. — Ты не хочешь отсюда уйти?

— Не могу.

— Как это так?

— Долгая история. Она тянется из самого глубокого прошлого.

— У нас есть время. Мне хочется услышать.