Легенды и сказы лесной стороны

лонянки от послушницы Зачатьевской обители!

Уж туман над Волгой рассеялся, когда, низко

кланяясь и пятясь, знатные посланцы ханские с сун-

дучком и ларцом спустились к челну. И помчали их

два ватажника по быстрине к Лысой горе до ордын-

ской посудины. А на диком камне, что порогом цер-

ковушке служил, остались первожители разоренного

монастыря Желтоводского, его строители и основате-

ли. И Хайрулла с родной женой и сыном родным.

Молча думали о жизни своей, никто друг другу в

мысли не заглядывал, но, как один, дружно к одно-

му подошли. Первым рыбарь Варнава заговорил:

— Надо нам, браты, вверх по Волге уплывать.

Привольное это урочище, а невезучее. Трудно право-

славному монастырю бок о бок с басурманами жить.

И красна, и добра, и рыбная речка Керженка, да,

видно, другую искать!

Немалая забота у монаха Макария. Не о том, ку-

да голову приклонить, а о том, где новое гнездо свить,

чтобы было оно вдали от ордынца и низовского бояри-

на. Понимал, что, попади он им в руки заново, жи-

вым в гроб заколотят, на костре сожгут как еретика

и гордыню ненавистную. А как гнездо вить, когда

все добро монастырское басурманами разграблено,

огнем спалено?

Полно, тужить ли о том монаху Желтоводскому,

побратиму самого атамана волжской вольницы! В ди-

ком урочище на речке Керженке немало из добычи

упрятано.

Долго молчал атаман, но вот встал с камня ди-

кого и сказал только:

— Плыть так плыть. Ватаги у меня не убыло!

К рассвету опустело Желтоводское пожарище, оси-

ротели зимницы Варнавины по речке Керженке. Но

остался дикий камень, плита гранитная, а над ней

черный ворон на опаленной сосне за вечного сторо-

жа. Зорким глазом за Волгу глядит, серых всадников

ждет на диких коньках, что несут за собой смерть и

опустошение. И еду обильную вороньему племени.

11

Дед Аксен, чуя холода, вокруг своей закутки бро-

дит, по лесу сучки да жердинки собирает и к стене

под поветь приставляет. Дрова к зиме запасает, сам с

собой разговаривает вполголоса. Не свалила его смер-

тушка за теплые дни, видно, пожалела, до холодов

оставила. А раздобрится ли на лето целое, до той

осени — отсюда не видать. Кабы знать, что долго не

заживется, так и с дровами не маялся бы. А как до

весны придется жить, всю зимушку? Умирать соби-

райся, а рожь матушку сей, говорят. А дрова — что

хлеб. Без дров умирать — в могиле до смерти побы-

вать. И холодно, и сыро!

Рассуждает так дед Аксен и тащит к своей за-

кутке жердочку за жердочкой, сучки да бревнышки-

Принесет, сбросит с плеча, передохнет, покашляет, к

стене деревинку приставит — и снова за дело. Жили

летом молодцы-ватажники неделю целую, не дога-

дался упросить их дров запасти. Сам за Позолотой по

городу ходил, как настоящий слепой, за посошок дер-

жался и песни пел да сказки сказывал. Вот прохо-

дил, пропел долгие-то дни, теперь один ходи да крях-

ти! А солнышко-то похолодало. Ну не беда, отдохнет

за зиму и с весны опять запылает.

Сегодня у деда Аксена добрый день. С утра раз-

мочил и пососал ржаной корочки. А тут, как знали,

из деревушки и хлебушка, и молочка принесли. С

наказом, чтобы помолился старец Аксен за раба бо-

жия, что недавно преставился. Помолился старик, как

умел, потом хлебушком с молочком подкрепился.

Вот и бродит теперь вокруг избушки, и храбрится

больше обычного. Не поевши-то, немного бы нарабо-

талось, а тут, гляди-ко, целый костерок сучков на-

таскал.

Солнышко за лес, и он в закутку спать. Только

задремал, как в окошечко стук. И голос, да знакомый

такой, что старику не поверилось:

— Дедка Аксен, живой ли?

— Живой, братики, живой! Али это опять вы?

В сумерки вечерние вышел, а там сам Сарынь

Позолота да монах Макарий, тот самый, что третьим

летом со своими на низы уплыл. И этот рыбарь бо-

родатый да рыжий, что всех без разбора ухой кор-

мил. А от берега тропой вереницей молодцы-ватаж-

ники. А за ними увечный в татарском кафтане,

с костылем под рукой. Да бабеночка по виду русская

€ пареньком.

Никому в ту ночь не спалось. Ко восходу сол-

нышка узнал Аксен про все беды, что на Макария

Желтоводского обрушились. Слушал старик, головой

покачивал:

— Чуяло мое ретивое, что не житье будет монас-

тырю православному по соседству с басурманами! Эх,

не насоветовал я тогда не на Керженку, а на Унжу-

реку плыть.

С рассветом уснули все. А когда встали да огля-

делись, рыбаря Варнавы и Хайруллы не досчитались.

Только с полуденным солнышком появились. Варна-

ва не улову, не рыбе, а рыбалке радуется, тому, как

его новая речка потешила:

— Узола-то, она, матушка, видно, никакой реке

не уступит! И осетрик, и стерлядка, и всякая рыба

в нее из Волги заходит! Так-то бы и пожил на ней!

Эх, не погорели бы наши сети запасные, до того лета

бы рыбы запас. А сольца — она вон, только Волгу

переплыть!

А к низовской земле подступила осень настоящая.

Нарядила осины в понявы багряные, листок дубовый

посрывала, березы позолотила, ельник призадумать-

ся заставила. А инок Макарий свою думу за собой

привез да заботу о том, куда до зимы уплыть, от хо-

лодов спрятаться. И опять этот разбойник и святой

человек Аксен подсказал:

— Это верно, нельзя вам тут, под носом у бояри-

на да ордынца, обживаться. Да и федоровские мона-