Легенды II (антология)

Творение своего старика он всегда рассматривал как любопытную безделицу. Но сегодня, в повышенно-впечатлительном, почти неврастеническом состоянии, с недавних пор ставшем для него характерным, величие отцовского труда ошеломило еТо. Фурвена захлестнуло чувство, в котором он не мог не опознать уничижения, хотя ранее близкого знакомства с ним не водил. И это чувство было вполне понятно. Его отец создал здесь нечто поистине чудесное, найдя в себе для этого силы и вдохновение вопреки изнурительным заботам своего сана.

В то время как сам Фурвен... в то время как он...

Даже к вечеру он не опомнился после встречи с туннелями. В библиотеку он так и не пошел, а пригласил свою былую возлюбленную леди Долиту пообедать с ним в открытом ресторане над Большим Меликандским двором. Долита, хрупкая и очень красивая, обладала темными волосами, оливковой кожей и острым умом. Их бурный роман десятилетней давности длился полгода. Постепенно ее не знающая оков резкость, ее привычка говорить правду, которую все обычно замалчивают, и сарказм ее высказываний охладили желание Фурвена. Но он всегда ценил общество умных женщин, и та самая беспощадная правдивость, из-за которой он сбежал от Долиты, делала ее привлекательной в качестве друга. Поэтому он приложил все усилия для сохранения этой дружбы, даже когда близость иного рода между ними угасла. Теперь она стала ему близка, как сестра.

Он рассказал ей о своем посещении туннелей.

— Кто бы мог ожидать, что коронал окажется еще и великим художником!

В глазах леди Долиты сверкнула свойственная ей веселая ирония.

— По-твоему, одно непременно исключает другое? Творческий дар — это врожденное качество. Позже человек может выбрать для себя путь, ведущий к трону, но дар остается при нем.

— Пожалуй.

— Твой отец искал власти, а это способно поглотить всю энергию без остатка, но он и о таланте своем не забыл.

— То, что его хватило на то и другое, свидетельствует о его величии.

— Или об уверенности в себе. Далеко не все поступают так, как он, но это еще не значит, что они поступают правильно.

Фурвен заставил себя смотреть ей прямо в глаза, что далось ему не без труда.

— Что ты хочешь этим сказать, Долита? Что я поступил плохо, не избрав политическое поприще?

Она приложила руку к губам, не до конца скрыв лукавую улыбку.

— Полно тебе, Айтин.

— Тогда что? Ну же, выкладывай! Не такой уж это секрет, даже и для меня. Я потерпел крах, так? Зарыл свой талант в землю? Я пил, играл и потешал публику веселенькими стишками, вместо того чтобы затвориться и создать глубокий философский труд, нечто неудобоваримое, из тех, что все хвалят и никто не читает?

— Ох, Айтин, Айтин...

— Разве я не прав?

— Что я могу сказать о твоих сочинениях? Мне довольно видеть тебя несчастным. Я давно уже это вижу. С тобой что-то творится — даже ты сам признал это, верно? — и я догадываюсь, что это «что-то» относится к твоему творчеству, ведь больше для тебя ничего такого значения не имеет.

Фурвен уставился на Долиту. Как это похоже на нее — говорить такие вот вещи.

— Продолжай.

— Мне, собственно, мало что осталось сказать.

— Но что-то ведь все-таки осталось? Скажи.

— Все это я уже говорила раньше.

— Так скажи еще раз. Я могу быть очень тупым, Долита.

Видя, как дрогнули ее ноздри и шевельнулся язык за сомкнутыми губами, он понял, что теперь пощады ждать нечего. Но он позвал ее не для того, чтобы она его щадила.

— Для себя ты выбрал неверный путь, — тихо сказала она. — Не знаю, какой путь был бы верным, но вижу, что ты стоишь не на нем. Тебе нужно как-то изменить свою жизнь, Айтин. Извлечь из нее что-то новое, свежее. Ты шел этой своей дорогой, пока мог, а теперь тебе нужна перемена. Я еще десять лет назад предвидела, что с тобой случится нечто подобное, вот оно и случилось. Даже тебе самому это ясно.

— Да, пожалуй.

— Пора тебе перестать прятаться.

— Прятаться?

— От себя самого. От своей судьбы, какой бы она ни была. От своего настоящего «я». От всего этого спрятаться можно, но от Божества не уйдешь. От него ничто не укроется. Перемени свою жизнь, Айтин — не знаю как, но перемени.

Ошеломленный Фурвен помолчал.

— Да, конечно. Ты не можешь знать как. Начну с того, что поеду путешествовать — один. В дальние края, где, кроме меня, никого не будет и где я наконец-то встречусь лицом к лицу с собой. А тогда посмотрим.