Легенды Лиса

Мама была красивая и ясная, как свет лучистой звезды, как лазоревое небо над городом, осененным зарей. Ее так и звали — Света. Озаренная изнутри, с белой кожей, льняными волосами, улыбчивым лицом, рядом с темноволосым папой, чьи глаза были черным углем, а кожа загорелой, даже выгоревшей, она казалась солнцем, обнимающим его лучами — и счастье обоих чувствовалось почти физически. Долгое время она так и оставалась для меня недосягаемой, прекрасной сказкой, о которой каждое утро и каждый вечер грезил отец.

Оставаясь один дома, я исследовал весь многолетний прах, осевший в старых вещах, которыми папа не то что бы дорожил, но никогда не выбрасывал. Фотографии в пыльных альбомах повествовали о многотомной истории нашей семьи, когда-то многочисленной и разношерстной, теперь сведенной к нам двоим (с родственниками после смерти матери мы почти не общались). Устройство семьи было сложным, я долго не понимал всех тонкостей, женщин просто считая бабушками или тетями, мужчин — дедушками или дьдями. Позже я с удивлением понял, что все многочисленные родственники принадлежат к половине мира матери, а из родовой линии папы в альбомах нет ни одного лица.

— Пап, — спросил я, — почему нигде нет твоих родственников?

— Я пришел ниоткуда, — проникновенно сказал он, не отрываясь от «Известий» — Одинокий волк, сын заснеженной пустыни.

— Как это?

— Да вот так. В моей жизни есть только один кровный родственник: ты.

— Нет? — удивился я безмерно. — Где же твои мама с папой? Мои бабушка и дедушка! Я хочу еще одних бабушку с дедушкой!

— Так получилось, что бабушек у тебя две, а дедушка только один. Мамин папа. Папиного папы нет. Хотя, говоря строго академически, он-то как раз есть, просто… ты с ним никогда не встретишься. И я никогда не встречался.

— Как это?.. — промямлил я, совсем ничего не понимающий. — Твой папа бросил маму перед тем, как ты родился?

Папа фыркнул.

— Нет, он воспитывал меня, пока я не подрос. А потом ушел.

— Тогда почему же ты говоришь, что ты с ним никогда не встречался?!

Он оторвался от газеты, спокойно посмотрел на меня и ответил:

— Я имел в виду дедушку. Своего дедушку. С ним я никогда не встречался. Как и ты никогда не встретишься… со своим.

В комнате повисла древняя, готическая семейная тайна. Совершенно сбитый с толку, я спросил почти шепотом:

— Но почему?..

— Ну почему апельсин не может увидеть дерево, из которого выросло дерево, на котором он вырос?.. — пожал плечами отец, встряхивая газету, переворачивая страницу и все еще пытаясь углубиться в чтение. — Наверное, потому что он растет на месте дерева, которого теперь нет.

Этого я понять не мог, как не старался; слишком поэтично. Спросил что проще:

— А что… с твоим папой и мамой… случилось? Где они сейчас? — спросил я, затаив дыхание и ожидая чего-то ужасного в ответ.

— Я скажу тебе один раз, Сережа, хоть ты все равно пока не поймешь, — вздохнул он, складывая газету и убирая ее, посмотрев на меня немного печально и устало. — Моя мама там же, где твоя, а мой папа — там же, где и твой. Правда, при этом нельзя сказать точнее, потому что все они — в разных местах.

— В разных? Местах? Как узники замка Иф?

— Нет. Как бусы, нанизанные на одну и ту же нить. Как минутная стрелка, догоняющая саму себя. Как змея, кусающая свой хвост.

— Я ничего не понимаю!

— Потому что рано. Слишком рано, — буркнул он, и замолчал.

Я мучался с полгода; не в силах найти ответ на эти вопросы, отложил его до поры до времени, оставив дремать в глубине.

Вещи, разложенные в шкафах и ящиках столов, на долгие годы стали предметами изучения и объектами игр; когда мог, я спрашивал про них, и получал развернутый либо краткий ответ, почти всегда одинаково бездумный и четкий. Знания копились в моей голове, как мячики в зашитой баскетбольной сетке, застревая и теснясь, вдавливаясь друг в друга, или объединяясь, как мыльные пузыри в одной банке, или лопаясь, чтобы испариться в бездне забытья. Но с определенного момента ответов и кратких рассказов мне уже не хватало, растущий разум требовал все больше, мне страстно хотелось заполнить внутреннюю пустоту.

Неудивительно, что с раннего детства я стал много читать.

Книги и фильмы проходили друг за другом, укладываясь в извилистую сетчатую трубу, свивающуюся змеей — в мою мячную бесконечность. Многое они оставляли навсегда: эта — крыло птицы на ветру, та — суть любви к ближнему, синяя — доброту, зеленая — преданность и ласку, красная — предательство и боль, черная — мудрость и печаль; так мало помалу я складывался из пустого расплывчатого пятна в сложный симметрический узор, своеобразный для каждой личности.

Больше всего мне нравились книги о папиной работе — людях и генах, опытах прошлого и практике современности. Отец возглавлял проект, связанный с клонированием человека, огромная группа людей по всему миру тратила всемирные деньги, пытаясь добиться успеха, научиться возрождать погибших в полном соответствии, с памятью оригинала — вот уже десятый год у них ничего не получалось.