Легенды Лиса

— Как ты узнал? — спросил я, не слишком удивляясь, заранее зная ответ на вопрос.

— Как обычно, — не пожимая плечами, ответил он, кивая потолку. — Ты не мог влюбиться не в Свету.

Готическая семейная тайна дохнула дымом в лицо.

— Она моя двоюродная сестра? — с почти сериальным надрывом спросил я, предчувствуя худшее.

— Нет, — лениво ответил папа, — хотя возможно более так было бы лучше. Ты уверен, что любишь ее?

— Почему нет? — от этого вопроса я дернулся, как от шлепка.

— Что ты чувствуешь?

— Не знаю, — ответил я неуверенно. — Все так… насквозь! Мир вертится. Вокруг столько счастья. Пап, это вправду любовь?

— Не знаю, — внезапно довольный ответил он. В первый раз за всю жизнь говоря эти два простых и совершенно, совершенно диких слова! — Любовь не бывает одинакова. Тебе всего тринадцать лет. Трудно любить в тринадцать, ты даже не понимаешь, что с этим делать, и как.

— Как? Что?

— Возьми ее за руку, посмотри в глаза. Никто не ждет от вас поцелуев сейчас, или чего-то большего.

Он угадал мои мысли, снова. Я открыл рот, закрыл его, затем снова открыл, но главный вопрос задать не успел. Он перевернулся на живот и размеренно заговорил, подперев щеки руками, рассеянно взирая на восход.

— Ты должен понять, что все это значит — для мира, для нее и для тебя. Для чего это, к чему ведет. Какой может быть свадьба, сколько у вас может появиться детей. Каким окажется ваш дом, куда вы поедете отдыхать, что сможете делать вместе десять, пятнадцать лет спустя. Как заживете в старости, — он перевел дух, но, не утихая, продолжал, вводя меня в оцепенение, бросая в дрожь неудержимой истинностью каждого из сказанных слов, тем познанием, которое я искал слепым щенком. Раскрывая передо мной опыт, который я сам бы накапливал еще лет пятьсот, высказывая просто и ясно, как будто отсчитывая сдачу продавцу. — Ты должен стать ее водителем, и вести ее туда, куда она сама побоится идти. Должен суметь стать ведомым, чтобы отправиться вслед за ней, куда ей захочется тебя повести. Должен научиться завоевывать и уступать, владеть и подчиняться, творить и… — он внезапно споткнулся, словно не находя нужной рифмы, нужного слова, затем рассмеялся, сонно и устало, — и убирать мусор. Да… мусор всегда будет.

— Папа, — спросил я в полном молчании, разлепляя сухие губы и сжимая его руку своей, — что все это значит?..

— Расскажи ей все, и спроси ее. Послушай, что она скажет. Просто действуй и смотри. Все разрешится само… Если это любовь.

— Так что же мне делать? Как узнать?!..

— Заведи дневник, — без паузы посоветовал он.

* * *

Жизнь моя понеслась свежим ветром, буланым конем, скачущим по бескрайним, золотистым полям, напоенным ароматами расцветающих трав. Счастье не до конца осознанной любви пронизывало каждый шаг, и, не встречаясь с девочкой ни разу, я целую неделю видел и слышал ее каждый миг.

Дневник мой венчали угловатые, обрывочные фразы, вроде «Вспоминал Свету. Какая она красивая. Люблю ее», и по большому счету я не знал, о чем писать. Фантазии сменялись четким изложением действительности, галопом неслись мелкие события, среди которых идеи и мысли путались, возникая друг из друга и не особенно заботя автора — просто ложась на бумагу уроком для будущих поколений.

Потом наступило воскресное утро, которым мы встретились во второй раз.

Уже со второго дня после знакомства я весь извелся.

— Пап, я хочу к ней пойти.

— Сегодня? — он достал из кармана смартфон, сверился со своим рабочим приложением, с каким-то графиком-календарем, и отрицательно покачал головой:

— Нет, сегодня не получится. — А затем обыденным тоном сказал фразу, от которой волосы у меня едва не встали дыбом. — Наш дом окружен невидимым силовым полем, сегодня стагнация, и выйти за пределы зоны значит… риск.

— Какой зоны? — медленно, внятно спросил я.

Папа не мог мне врать. Это было сутью нашей жизни. Но сейчас, я был уверен, он хотел бы ответить неправдой, или хотя бы смолчать.

— Одним словом, — поморщившись, сказал он, — это можно назвать аномальной зоной четырехмерности. Граница подвижна, обладает нестабильными флуктуациями, но общий график имеется, мы с Евгением Палычем все рассчитали еще лет восемь назад.

— Мы живем на какой-то аномальной зоне, и ты мне ни разу ничего не сказал? — уже не помню, когда в последний раз я бывал так изумлен.

— Ты еще многого не знаешь, Сережа, — пожал плечами отец, как будто не обсуждалось ничего особенно важного. — Я веду серьезную научную работу. Между прочим, засекреченную. Как-нибудь во всем разберешься, пока еще рано… Через четыре дня открывается устойчивый канал, и тебе ничего не сможет помешать. Жди. Сегодня все равно ничего не получится.

Секунду я соображал. Затем, принимая сказанное на веру, просто спросил:

— А если она захочет прийти сюда?

— Она не сможет, — папа помотал головой. — Ее способности сильные, но все время угасают. Лет с шестнадцати она вообще не сможет переходить границы поля. Просто перестанет замечать его.

— Что все это значит? — кажется, отныне это мой любимый вопрос.