Легенды московского застолья. Заметки о вкусной, не очень вкусной, здоровой и не совсем здоровой, но все равно удивительно интересной жизни

Справедливости ради следует заметить, что со временем в среде столичного «пивняка» появились и другие «этажи» — поприличнее. Ближе к середине 1920-х годов в Москве стали открываться пивные, где играли на бильярде. Шары, например, катали в «Украинской новой Баварии» на Воронцовской улице. В частной пивной «Медведь» на Б. Никитской (тогда ул. Герцена). В кооперативных точках на Маросейке.

Попадались также заведения с претензией на нынешние пивные рестораны. С елочками в кадках у входа. И чуть ли не обязательными репродукциями из представленных в Третьяковской галерее картин И. Шишкина «Рожь» и «Утро в сосновом лесу» (она же в народе «Медведи на лесоповале»). А также плакатами с назидательными, в духе времени текстами типа «Пей, но знай меру. В пьяном угаре ты можешь обнять своего классового врага». Другой взывал: «Неприличными словами просят граждан посетителей не выражаться». Одно время — видимо, для подкрепления этого призыва и заодно демонстрации своей лояльности проверяющей инстанции — хозяева самой последней забегаловки простодушно стали украшать стены портретами пролетарских вождей.

Расчет при этом, видимо, был на то, что под строгим приглядом Маркса, Ленина или все еще очень авторитетного Троцкого посетители лишний раз постесняются материться, бросать на пол окурки и сорить подсолнечной шелухой.

Мат — оружие пролетариата

Святая совпартийная простота! Затея с «окультуриванием» с помощью портретов вождей провалилась с треском. Брутальных любителей «залакировать» пивко водкой даже лучшие оригиналы из настоящей Третьяковки вряд ли отвлекли. А уж все эти официально объявленные святыми лики и подавно. В лучшем случае пьющее большинство относилось к данной «иконографии» индифферентно, вроде как к вынужденной драпировке затянутых табачным дымом несвежих стен.

А это для вождей было еще обидней, чем когда, стукнув кружкой о стойку, им отнюдь не иносказательно обещали скорую встречу с самыми отвратительными извращениями в особо грязных формах. Однако тогда, по крайней мере, «к воспитанию в массах общенародной любви» можно было сразу подключать ЧК — ГПУ — НКВД.

Но тут-то что делать? Лишь бессильно наблюдать, как марксизм-ленинизм капитулирует перед матом, а не наоборот.

В общем, летом 1924 года терпение у властей лопнуло. И они прихлопнули эксперимент. Специальным распоряжением «вывешивание в заведениях трактирного промысла (за исключением столовых, обслуживающих рабочих и служащих) портретов вождей революции» было строжайше запрещено. В 1926 году добрались и до людей в форме: им запретили посещать пивные. Впрочем, и с этим вышла одна лишь видимость. Военные как ходили, так и продолжали ходить. Но только переодевшись в штатское.

Хмель в малых дозах полезен в любых количествах!

Характерно, что и все прочие запретительные мероприятия властей в лучшем случае заканчивались примерно тем же. Но что самое печальное — порой еще и пополняли армию того самого человеческого «отстоя», представители которого попались на глаза писателю Эренбургу.

Спасительным же каждый раз неизменно оказывалось одно — то, что в иные времена срабатывало еще в царских кабаках. Ведь даже туда простой народ приходил не ради одной только примитивной пьянки. А поговорить? А душу излить? А с дружками-приятелями пообщаться да новости узнать-обсудить?

То же самое и в советских пивных. Где же еще, по точному замечанию Г. Андриевского, автора интереснейшей книги о повседневной жизни наших граждан в первой половине XX века, «мужская часть населения могла отогреть душу, оттаять после неуютности цехов, коммуналок и общежитий, после грубости начальства и сварливости жен, детского писка и кухонного ора?» Здесь люди не думали о форме разговора и жили его нехитрым содержанием. А еще чувствовали себя на островке пусть примитивно понятой, но свободы. Примечательно, что когда тогдашние «социологи в штатском» пытались выяснить, почему люди предпочитают пивные клубу, то самым распространенным ответом оказался такой: в клубе «стеснительно», а в пивной можно шуметь, пить, петь, браниться. «Там свобода, — не сговариваясь, поясняло большинство. — Не то что в клубе…»

Вокал с табуреточки

Ощущение, что на этих островках идет какая-то особая, почти неподконтрольная ей частная жизнь, беспокоило власть гораздо больше, чем количество «остекленевших», спившихся и опустившихся. Поэтому она не могла не вмешиваться. Но, вмешиваясь, что называется, только усугубляла проблему. И в очередной раз терпела фиаско.

Иллюстрация тому — история с разгоном «пивной эстрады».