Легенды московского застолья. Заметки о вкусной, не очень вкусной, здоровой и не совсем здоровой, но все равно удивительно интересной жизни

Страшно подумать, сколько из них не дожило до мирных дней. Ну а тех, кому все же повезло, по возвращении ждало иное, весьма далекое от фронтовых мечтаний время. Прежнего, довоенного вида пивнушек осталось мало. В Москве, да и по всей стране, их место по большей части заняли крохотные дощатые павильоны. Кто-то, видимо в память о втором фронте и недавней помощи союзников по антигитлеровской коалиции, прозвал их «американками». Но было в ходу и другое, более привычное название — «шалманы». Сидеть в этих маленьких неказистых заведениях не предполагалось — все посетители группировались вокруг высоких круглых столиков. На неимоверную тесноту наши привычные к скученности граждане не жаловались. Как и на вопиющую антисанитарию. Тем более что этих самых «американок» тоже было «как грязи». Поэтому в многочисленности заключалось чуть ли не главное их достоинство. Ведь как ни крути, а по пути с работы к дому «шалманы» попадались почти на каждом шагу. Ну, как тут было не заглянуть, не сбиться в тесной компании сослуживцев или соседей по дому, двору, улице? Так формировался тесный круг завсегдатаев, где каждый знал каждого. И потому отношения были надежными, как повсеместно тогда вошедший в обиход граненый стакан, посредством которого «накатывали по соточке», а потом «догоняли» кружечкой пивка. Сколько раз повторять эту нехитрую процедуру, решали настрой, уровень взаимопонимания в компании и наличность. Закуской при этом не злоупотребляли. Да и выбор тому не способствовал. В лучшем случае — горячие щи из кислой капусты. А так главным образом вобла да непритязательные бутерброды.

«Гроздья гнева» на фоне народной беды

Особую атмосферу создавало, конечно, то, что почти все хлебнули фронтового лиха. Во второй половине 1940-х годов именно эти насмотревшиеся смерти в глаза вчерашние солдаты решительно потеснили в «советских кабаках» местный блатняк и разнообразную «трогательную сволочь». Именно они превратили довоенные пивнушки во взрывоопасные народным гневом точки, где на какое-то время поселился тяжелый дух искалеченных войной тел и душ.

Сталин — надо отдать должное его звериному нюху — быстро распознал, чем это все может его власти обернуться. И приказал принять меры. Гнуснее всего поступили с теми, кто, не догорев в танках или потеряв руки и ноги (их еще прозывали «обрубками»), остались одинокими и мало кому нужными. Таких в течение нескольких суток под благовидным предлогом государственной заботы, а на самом деле чтобы те своими словами и видом не бередили народ, депортировали доживать свой век на Соловки.

Не лучше обошлись и с оставшимися в армии гвардии офицерами. Многих из них откомандировали в места, где одна часть бывшей армии-победительницы охраняла в лагерях другую, побывавшую в плену.

Остальных оставили один на один с тяжелым советским бытом, где все свободное от работы и сна время гробилось на стояние в бесконечных очередях за любой мало-мальски необходимой едой или одеждой. Тут не до неспешных ветеранских братаний за «парой пивка».

Легкий шок с названием «Шартрез»

Да и куда было деваться? Надо было вкалывать, чтобы подымать себя, семью, страну. Ведь даже в той же пивной скудность со всех сторон прямо-таки в глаза лезла.

Просвет обозначился лишь с начала 1950-х. В «шалманы» вдруг стали завозить совсем другое пиво — свежее, бочковое, говорили — прямо из погребов Бадаевского пивзавода на Можайке. Его продавали и холодным, и слегка подогретым — в самый раз для страдающих хроническими бронхитами бывших окопников.

Заметно начал меняться традиционный для этого рода заведений ассортимент. На полках вдруг целыми батареями выстроились бутылки с разнообразной выпивкой. Публика, уже давно притерпевшаяся к напиткам позабористее и подешевле, испытала шок, обнаружив вдруг в одном ряду с родной «белоголовой» какие-то хоть и отечественного разлива, но невиданные здесь ранее шартрез и бенедиктин.

Своя маленькая революция произошла и в закусоне: к традиционно несвежим бутербродам с лежалой колбасой и загнувшимся от преклонного возраста сыром добавились горячие сардельки. Ну, кого сегодня, когда в любом пивном ресторане вроде «Дымова» вам подадут к пиву какие угодно горячие колбаски — венские, мюнхенские, из ягненка, с сыром, маком и даже с трюфелем, — можно обрадовать рядовым микояновским изделием каждодневного спроса? А тогда лишь один вид игриво ныряющих в алюминиевом баке сарделек не только радовал глаз, но и согревал душу.

Ощущение некоего общественного потепления охватило все, даже самые запущенные закусочные площадки города — вроде особо знаменитых своей крайней запущенностью пивнушек на Колхозной (ныне Сухаревской) площади и Зацепе.

«Мои друзья всегда на марше…»

«…A остановки только у пивных!» Такими словами все тот же битый жизнью персонаж песни Владимира Высоцкого заканчивал фразу, которая вполне могла бы послужить припевом в некоем неформальном гимне завсегдатаев почти всех послевоенных забегаловок.