Легенды нашего времени

В прозрачной, пронзительной ясности рождающегося дня я увидел, как отовсюду несутся солдаты, влекомые той же неодолимой силой: на машинах и пешком, бегом и еле волоча ноги, раненые и невредимые, в порыжевших военных формах, в касках, нахлобученных на самые глаза — все устремлялись в одном направлении, к одному месту сбора, к одним воротам — мне показалось, что я слышу рычание львов. Я нагнулся к Гаду:

— Этого не может быть! — прокричал я ему в ухо.

— Может! — проревел он. — Потому что безумцы взяли дело в свои руки!

И вот мы в Старом городе. Темные узкие переулки, встроенные друг в друга дома. Здания с изъеденными проказой фасадами. Заложенные камнями окна. Взорванные баррикады. Где-то плачет ребенок. Легионер бросает с крыши связку гранат и сам летит вниз, беспомощно болтая руками. Вдали кто-то выпустил пулеметную очередь. Ему отвечают огнем. А в двух шагах от нас маленькая девочка, окаменев от страха, стоит в проеме приоткрытой двери.

Война продолжается. Дерутся в каждом доме, в каждом дворе. Враг изменил тактику. Он уже не может думать об организованном сопротивлении. Но его солдаты прячутся в щелях и стреляют в спину нападающим. Ничего, ими займутся потом, главное сейчас - продвигаться вперед.

— Скорее, скорее, — кричит Гад, и мы вместе с ним.

Даже Гад - и тот поддался общему исступлению. Он уже не хладнокровный командир, взвешивающий каждое слово. Новый, дикий огонь сверкает в его глазах. Только тут я замечаю, что его лицо покрыто слоем черной сажи. Может быть, это вовсе не Гад — под этой черной маской? Ничего, это выяснится потом.

И внезапно наша машина вылетела на ровное место, которое, казалось, поднималось до самого неба: Хар ха-Байт, Храмовая гора. Странно: командир дивизии, полковник Мота Гур, уже тут. Он прибыл сюда первым, раньше своих разведчиков. Дрожа от гордости — гордости, похожей на гнев, — он рычал в передатчик: ”Хар ха-Байт в наших руках! Вы меня слышите? Хар ха-Байт в наших руках!” О да, его слышали — его слышали не только в генеральном штабе, его слышали на другом конце света!

Гад преобразился; он приказал шоферу подать машину назад и оставить ее в боковой улице, огибающей священный холм. Тут тоже не нужны были объяснения. Следующий объект — Стена. Мы будем там в числе первых, но мы будем там не одни. Туда уже бежали, повинуясь тому же импульсу, все, кто проник в Старый город. Наскоро сооруженная противником баррикада — бревна, столы — тут же опрокинута. Еще одна. Следующий переулок слишком узок для машин. Мы бежим вслед за Гадом. По дороге к нам присоединяются десятки солдат и офицеров. Старики-арабы смотрят из-за занавесок и изумленно покачивают головами. Свистят пули и осколки снарядов. Кто-то падает на бегу. Его подхватывают и тащат дальше; ничего, первую помощь ему окажут потом. Смерть потеряла над нами власть. Позже она вернется, но пока - она подождет.

— Смотрите! — закричал кто-то. — Смотрите! Стена!

И другой, и третий:

— Стена! Тут, тут, передо мной!

И все вместе:

— Смотрите! Смотри-и-те!

Все остановилось. Дыхание, жизнь, солнце. Сама война остановилась как вкопанная. Я не смел ни вздохнуть, ни приблизиться. Я боялся разочарования, боялся пробуждения, мне пришлось сделать над собой невероятное усилие, чтобы смотреть на нее.

Я смотрел на Стену, как смотрят на живое существо, с которым давно уже были разлучены. Я никогда не видел ее раньше, но я ее узнал. Однако чувство, что все это происходит во сне, не покидало меня. Напротив, оно нарастало. Часть моего существа не хотела этому верить. Я знал, что это Стена, но не мог поверить, что именно я вижу ее. Победитель во мне был мне чужд и совершенно незнаком.

— Мы должны разорвать на себе одежды, — сказал голос за моей спиной.

Катриэль, суровый и постаревший, бросился мне в объятия.

— Так говорят наши мудрецы. Тот, кто видит Стену, должен быть в трауре — в память о разрушенном Храме. Я уверен, что мой отец сделал бы это, если бы он был тут и мог ее видеть.

Катриэль подавил рыдание и продолжал:

— Но я этого не сделаю. Сегодня я этого не сделаю. Сегодня не траурный день. Когда увидишь моего отца, расскажи ему об этом.

Он помолчал.

— И еще расскажи ему, что для того, чтобы добраться сюда, нам всем пришлось изорвать свои одежды.

Я хотел спросить его, продолжает ли действовать наш договор, но он не дал мне на это времени.

— А теперь надо писать, — сказал он.

— Писать? Что писать?

— Желание. Напиши и засунь в щель Стены. Таков обычай.

Он подал мне листок бумаги и карандаш. Я растерялся, стал искать слова, имена. Какое желание, чего я должен желать? Ученики, за которых должен был выступать Баал-Шем-Тов, просили только здоровья: телесного и душевного. Хорошо, последуем их примеру. Попробуем. Я написал свое имя: Давид бен Сара — Давид сын Сары. И рука моя отказалась продолжать. Когда-то это делала моя мать — Сара дочь Довида: это она писала наши желания, она вымаливала для меня, для нас, заступничество святых и праведников и желала мне походить на них.

— Поторопись.