Легенды Октады

   Сильный удар в грудь прервал все мои воспоминания. Кувырком назад я вылетел из седла и приземлился на ноги, но не устоял и свалился навзничь. Голова сильно кружилась, но я приподнялся на локтях. Один их письмоносцев лежал недалеко от меня, широко в стороны разбросав руки и, немигающим взглядом, уставившись в небо. Весь его камзол был залит кровью, его конь даже не успевший понять отчего упал его хозяин, наклонился над ним, шевеля от недоумения ушами. Второй офицер-письмоносец рубился верхом с двумя всадниками, появившимися буквально ниоткуда. Их лица до самых глаз были закрыты импровизированными масками, но это не мешало им наносить хлесткие удары. Только теперь я услышал лязг сабель. Дромадер Касима стоял неподвижно, как вкопанный, а его хозяин размахивал вокруг себя длинным хлыстом со свинцовым набалдашником, не подпуская к себе еще двоих всадников с обнаженными саблями. Их лошади, отведав болезненные удары, не решались подставиться снова. Я разглядел переломанную на две части пику, которой, метнув, меня вышибли из седла. Ее острие угодило мне точно в серебряный нагрудный медальон и, согнув его, отскочило в сторону. "Храни меня Господи! Значит еще не судьба," – понял я и вскочил на ноги, обнажая подаренный клинок дабу-дейской сабли. Один из всадников, напавших на Касима, увидел меня и развернул коня. "Такое наглое нападение среди бела дня вблизи Густавграда – невероятно," – подумал я и приготовился, расставив ноги пошире: "С коня он может меня распластать пополам". Всадник, набрав скорость начал приближаться, засверкало лезвие его сабли. Чудом, избежав удара сверху, отклонившись резко в сторону и вниз, я рубанул летящего на меня скакуна по ногам и тот, запнувшись, перелетел через голову и рухнул на спину, подмяв под себя всей массой своего седока. Краем глаза я увидел как второй султанский письмоносец, сделав выпад из седла, срубил точным ударом голову одному из нападавших, но при этом подставился сам, оставив незащищенной грудь. В нее и ткнул своим оружием оставшийся разбойник. Взлетев на своего жеребца, я ожег его ударом сабли плашмя. Конь, рассвирепев от боли, мигом оказался рядом с напавшим на Касима. Тот даже не успел ко мне развернуться. Лезвие сабли мгновенно располосовало его одежду на спине и он, выронив саблю, упал на холку своей лошади. Последний из всадников сначала хотел добить раненного письмоносца, но почувствовал основного соперника во мне, поскакал на встречу, подбадривая себя гиканьем и вращая свою саблю, как игрушку, в правой руке. На полном ходу, я отсек ему кисть и та, все еще сжимая саблю, упала в траву. Он взвыл от боли. А я, пролетев мимо него, резко откинул саблю назад, уже зная, что попаду ему в голову. Все было конечно. Касим уже возился с раненым посланником султана, второму помочь мы не могли – он был убит сразу хорошо поставленным сабельным ударом.

   "Рана не опасная," – услышал я Касима мысленно: "Почему ты не говоришь?" Касим удивленно посмотрел на меня: "Я не могу говорить – у меня нет языка." "Как это случилось?" – снова мысленно спросил я лекаря. "Младшая жена султана сломала себе ногу и меня вызвали лечить ее – я вправил перелом и укрепил на ноге опоры из дерева. До тех пор пока она поправлялась я был в дворце, но когда она поправилась, султан вызвал меня и сказал: "Никто из смертных не может даже коснуться моей собственности безнаказанно, но ты вылечил мою любимую Фазель и я благодарен тебе, но чтобы никто не знал, что ты касался своими ничтожными руками ее плоти – я лишу тебя возможности об этом говорить. " Бедный Касим", – пожалел я молчаливого лекаря. "Тогда я решил, что больше ни за что не останусь в такой стране, где за добро платят злом, что было дальше – вы знаете".

   Касим дал выпить раненому какого-то снадобья и тот через несколько минут встал на ноги и, даже, уселся верхом. Через давящую повязку на его груди проступило алое пятно крови. Его убитого товарища мы уложили поперек седла. Касим деловито собрал оружие убитых, свел в одну упряжку доставшихся нам коней и привязал их к седлу дромадера. Мы тронулись уже более медленно – я опасался за раненого, потому что убитому мы помочь не могли. И тут Касим взмахнул руками, отгоняя от себя крупного черного ворона, который слетев, с ветки на бреющем полете хотел клюнуть его в лицо. Птица резко взмыла вертикально вверх и исчезла за верхушками деревьев, оглашая лес сварливым карканьем. Я открыл саквояж, незаметно вытащил толстую колбу с красноватой жидкостью, вытащил зубами пробку и смочил содержимым свой белоснежно чистый носовой платок. Убрав колбу назад в саквояж, протянул смоченный платок письмоносцу и попросил приложить его к ране поверх повязки.

– Матушкин бальзам, – соврал я. – Облегчает боль.

  Касим повернулся, но возражать не стал, веря только в свои лекарственные снадобья. Письмоносец с благодарностью принял платок и приложил к ране.

– Действительно лучше – удивился он через пару минут.