Легенды Оромеры. Великий Орёл.

Лес, наконец, раздвинул синие кроны, подлесок убрал ветки, и компания ступила на зимние луга. Впереди вился дымом каминов и печей дух долгожданного ужина.

Пока мужчины сгружали мясо, с крыльца, спеша и поскальзываясь, почти кубарём слетел малыш Рант, а следом кричащая бабка:

— Чесанцы немедленно надень, неслух! Отец, он опять в тапках на двор. Вот простынет малины не дам, заставлю пить молоко с жиром и соды насыплю!

Картина жёстокого лечения встала перед глазами всей компании так образно, что Марк, схвативший на руки щенка, судорожно обнял маленькие пятки, а подскочивший Костя стянул куртку и завернул мальчишку так, что только торчящий нос и русый непослушный вихор остались на обозрении динозавра.

— Пап, Кость, — услышали они. — А к нам из уезда урядник приезжал, перепись делал. Так сказал, что Костя, раз он не волк, а приёмыш из змеев, должен отметку в управе поставить и старый свой род указать! Можно, я с ним на Вороне сгоняю? Отпустииии...

***

Слова сына подарили Марку быстро замеченную Ягой морщину и крепко сжатые губы Кости.

После ужина за чаем они долго спорили, решая, какой указывать в книге род.

Наконец, Таисья Сергеевна поднялась:

— Ну-ко, мальчики, спать! Утро вечера мудренее. Ранечка, пойдём. — И увидев слезинку в глазах мальчишки, обнявшего мощную шею отца, смягчившись добавила, — идём-идём, завтра новый день придёт, а сегодня сказка.

— Песенка, — попросил малыш.

— И песенка, — согласилась она.

Мужчины посидели ещё немного и, уже собравшись отдыхать, не сговариваясь, остановились у комнаты ребёнка. Из-за полуприкрытой двери, как лёгкая флейта, звенел высокий голос, словно там начинала полёт большая синяя птица детского счастья и волшебной материнской любви. Грустная монотонная мелодия, ритмическая легенда из старого мира:

— Вьётся в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза,

И поёт мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза...

Они не заметили, как закончилась песня. Там, в темноте детской спальни, сидела их женщина — мать и жена. Одетая в грубую шерстяную кофту и неизменную юбку, она была немного нескладной. Но густые русые волосы, невероятно отросшие за полгода и скрученные в тугой пучок, вырывавшиеся к вечеру на свободу, опускались на лоб большими круглыми кольцами.

Костя вдруг подумал, какой красивой в молодости была эта женщина, с миндалевидным разрезом глаз и тонкими запястьями, изрезанными синими венами.

«Надо уходить и найти этих драконов, — пришла мысль. — А потом спокойно обустроиться и жить рядом с моей семьёй».

Глава 22 ЭМИЛИЯ. Тени в темноте. (Оксана Лысенкова)

Вечером Эмилия пила настой шиповника. Сначала утоляя жажду. Потом с галантином вприкуску. Потом запивая шарлотку с яблоками. Потом еще немного просто так. И еще стакан уже под завязку, так, чтобы в ушах булькало, и поясок платья ощутимо натянулся.

В результате глубоко за полночь неумолимо потянуло проснуться. Первым делом Эмилия сделала то, зачем просыпалась, затем прислушалась. В доме стояла тишина, лишь где-то на чердаке тихонько скреблась мышка.

Эмилия крадучись спустилась в погреб, сунула в сумку каравай хлеба и надрезанную голову сыра, прихватила пару яблок и, тяжело вздохнув, покосилась на большую отцовскую флягу, висящую на стене. Но воровать тяжеленную серебряную штуковину, выливать оттуда пару литров бренди и наливать колодезной воды было так себе идеей. Совершенно никуда не годной идеей.

Сумку Эмилия выставила за уличную дверь. Снова прислушалась – все спали по-прежнему. Девушка сходила к себе за собранным саквояжем и, подхватив по дороге продукты, понесла их прятать за пределы усадьбы. Там, на втором повороте тропинки, если сделать восемь шагов вглубь леса, рос дуб с обломанной веткой. Вот на этот сук Эмилия и повесила свои невеликие пожитки.

Вернулась в дом, зевая и поеживаясь, осенний холод уже заставлял подумывать о теплом жакете, и долго еще не могла согреть под пушистым одеялом озябшие ноги.

Утром Эмилия постаралась вести себя как обычно, хотя очень хотелось прижаться к отцу, попросить прощения за беспокойство, обнять маму. Луиза тоже чувствовала состояние дочери и несколько раз порывалась пощупать ей лоб, проверяя, не заболела ли. Генри был погружен в раздумья, упорно отмалчиваясь о результатах вчерашнего разговора со старейшинами.

- Я поеду покатаюсь. К дальнему озеру съезжу, посмотрю, как там большой каштан. Каштанов наберу. Возьму корзинку?

- Оденься потеплее, у воды холодно, - Луиза все-таки пощупала Эмилии лоб и, пожав плечами, успокоилась – лоб был ровно такой температуры, какой надо, ни теплее, ни холоднее.

Генри, весь в своих мыслях, невразумительно кивнул и покинул столовую, для него во дворе уже была оседлана лошадь.