Легенды осени

Кокрена представили продюсеру, который как раз приехал из Голливуда на несколько дней. Он был малорослый, во французском джинсовом костюме и курил длинную, тонкую дешевую сигару. Учуяв деньга, он прикрепился к Кокрену цепочкой невразумительных слов, бегая вокруг него в жаре каньона, словно бешеный хорек. Режиссером был уклончивый, стильно одетый англичанин, говорящий по-испански с запинками, и Кокрен стал задавать ему вопросы, не обращая внимания на продюсера. Привели актрису-модель, мокрую до нитки, в легком белом ситцевом халатике, с головой, обмотанной полотенцем. Кокрен поклонился и поцеловал ей руку, мимоходом увидев за полой халатика лобок, обтянутый мокрыми трусиками телесного цвета. Она стала искать переводчика, и директор вызвался помочь.

– Эти болваны макали меня в реку семь дублей подряд. Я ужасно выгляжу, но в фильме должен быть кусок голого тела, вы же понимаете.

Пока режиссер переводил, она прихорашивалась.

– Напротив, выглядите вы аппетитно – так бы и съел.

Услышав перевод, она пронзительно расхохоталась.

– Скажите ему, что я с удовольствием поучаствовала бы в таком ужине.

* * *

В нескольких сотнях ярдов от них, за стволом огромного тополя, рядом с полуприцепом, груженным осветительным оборудованием, стоял пикап. В пикапе сидел человек и смотрел на съемочную площадку в бинокль. Он не мог понять, что делает Амадор в обществе элегантного джентльмена, беседующего с аппетитной бабенкой, которая до этого плавала в реке. Он сосредоточился на джентльмене, долго смотрел на него и вдруг резко втянул воздух. Это был тот самый человек, который занимался любовью в пустыне, тот, которого его покойный друг избил в охотничьем домике – любовник жены Тиби. Наблюдатель выдохнул и стал лихорадочно заводить машину, зная, что надо немедленно доложить Тиби.

* * *

Тиби в это время сидел за столом у себя в кабинете, на высокогорном ранчо близ Тепеуанеса. Он обильно вспотел, охотясь на куропаток; его товарищи-охотники из Мехико сейчас обедали в столовой. Он присоединится к ним, как только закончит дела, то есть разговор с униженным просителем, тем самым гуртовщиком, которого пырнула ножом Мирейя. Тиби крутил на пресс-папье револьвер калибра девять миллиметров, продев карандаш в предохранительную скобу.

– Я тебя знал еще мальчиком. А теперь ты обнаглел и обещаешь задушить мою жену за то, что она тебя порезала. Тебя можно понять, но ты забыл, чья она жена. Я могу тебя убить... – Тиби замолчал, прицелился, нажал на спуск, боек щелкнул по пустому патроннику – гость взвизгнул, повалился на колени. – Но не убью. Уезжай завтра же в Мериду. И не возвращайся. Этот человек даст тебе работу.

Тиби нацарапал имя на клочке бумаги и молча протянул руку гуртовщику, который пытался что-то сказать.

– Возьми пистолет в подарок. Как напоминание, что не стоит распускать язык.

Гуртовщик торопливо убежал – он обмочился, и на брюках расползалось темное пятно. Тиби, улыбаясь, присоединился к обедающим друзьям.

– Мне сказали, что мои стада этой осенью особенно тучны.

* * *

У Мирейи после относительно благополучного промежутка случился срыв. Дети-аутисты не отзывались; ей не удавалось достучаться до них, добиться хоть самой минимальной реакции. Они сидели рядом с ней на скамье, стеная, как осужденные души в аду, и ей подумалось, что она для них – как фотография для животного: непостижимая тень, на которую не отзываются ни память, ни чувства, Она ела очень мало, болезненно исхудала и пожелтела. Настоятельница хлопотала вокруг нее, не желая потерять выгодную подопечную и не понимая, что Мирейя, как сказали бы в прошлом веке, чахнет, замыкается в собственной версии аутизма, вызванного любовью и болезненной пустотой потерянной любви, так что ночи ее были бессонны, лишены надежды; ночи в полном сознании, как бывает у людей на грани жестокого нервного срыва и у смертельно больных раком, накачанных болеутоляющими до состояния равномерно распределенного ужаса. Они с пронзительной ясностью вспоминают цветущее дерево, виденное в десять лет, и вновь переживают те послеобеденные часы одиночества, опять ощущая запах цветка магнолии, бездумно поднятого с травы.

* * *

Тиби лежал в кровати, попивая рюмочку на сон грядущий и читая "Уолл-стрит джорнэл" недельной давности, когда во двор въехал его подручный. Поздние визитеры всегда означают плохие новости, и Тиби сердито отбросил газету.