Своей манерой исполнения Петлюра выражал свои чувства, можно сказать, что он не пел, а звучал, как один слаженный аккорд и благодаря этому выворачивал наши души наизнанку. Он любил петь и делал это как-то по-своему, по-петлюрски, иногда донося до нашего уха даже то, чего и не было в песне.
И вы знаете, на самом деле Петлюра не умер — он жив, он будет жить с нами, пока будут жить песни, которые он пел. Хотя душа его где-то далеко, в неизвестном нам с вами измерении. Но будем надеяться, что и там он продолжает петь свои, теперь уже небесно-душевные, песни...»
«Я, наверное, так до конца и не поверил, что он ушел, — говорит Черный. — Слушаю его песни и думаю: вот сейчас он позвонит и мы опять встретимся».
Юрий Севостьянов до сих пор считает, что сомнительная часть окружения, в конечном счете, виновна в гибели его артиста: «Судьба, злой рок: о ком пел, с теми и тусовался, может, находил в этом веселье какое-то... Рядом с ними и смерть принял. Ловя отблески его славы, они не только пытались сделать из популярного исполнителя Петлюры куклу, но и смешивали его жизнь с собственным дерьмом, из которого ему, с нашей помощью, приходилось выбираться».
Вытаскивали всем миром, всей фирмой. Поселили поближе к тогдашнему офису «Мастер Саунд» на Азовской, 15, подбирали непьющих директоров. «Хотели сделать его жизнь человеческой, — говорит Севостьянов. — Чтобы у него была квартира, семья. Маму в Москву пригласили, чего он очень желал...»
«Мама, ты приедешь, может, какие-то песни вспомнишь, — говорил сын Тамаре Сергеевне. — И вообще, когда ты рядом, мне лучше работается. Приезжай, а то у меня деньги растекаются туда-сюда. Хочу, чтобы ты оделась нормально, покушала хорошо. Чтобы квартира у вас с сестрой и племяшкой Лизонькой была в Москве».
Принесет деньги, отдаст маме со словами: «Из одежды мне ничего не покупай. Костюмы концертные у меня и так есть, а больше мне ничего не надо». Мама, естественно, идет покупает. А он ругается: «Ну, маменька!» — Это было самое серьезное его выражение по отношению к ней.
Вот так: «Ничего не надо».
Сопоставляю мнения, воспоминания мамы, Се-востьянова, Малышева, других и чувствую: что-то не так. Казалось бы: стремительный взлет к успеху, долгосрочный контракт, стабильный заработок и — какой-то внутренний разлад. Волей обстоятельств, жизненных и контрактных, уходя от кочевой жизни, Юра, вероятно, чувствовал, что бродяжничество все больше перетекает в образ. Кочуя, он познавал окружающий мир. Образ сценический и образ жизни являли у него единое целое, которое предстояло рвать на части — решительно и неизбежно. Жизнь становилась имиджем, а так тянуло назад. И верилось, что возвращение возможно: «Я по жизни бродяга, запишу еще два альбома и пойду бродяжить».
Познакомился как-то с девушкой, стал вхож в ее семью. Однажды сказал отцу: «Знаете, вообще-то я бродяга, но люблю вашу Наташу». «Бродяга?
— отреагировал отец. — Отлично! Ну и забирай ее, идите, бродите вместе».
Многие «певцы босоты» тщатся вживить образ
— в себя, в творчество. А ему ничего не надо было делать: он таким был, из него лилась душа такая, и вдруг вылилась разом, одной большой каплей. Гитара, слава, песня, мама — все осталось на земле.
98
Но, наверняка, любовь живет и там, куда он ушел. Его земную любовь звали Ольга. «Таких женщин не бывает, — делился с мамой Юра. — Из очень обеспеченной семьи, но простая, отзывчивая, за меня в огонь и в воду».
На праздник в честь ее дня рождения Петлюра пришел с огромным букетом цветов. «Друзья, зная что мне ничего не нужно, обычно подарков не приносили, а Юра подарил цветы, может быть, купленные на последние деньги, и произнес во всеуслышание: «Я тебя люблю!», — вспоминает Оля На-батникова, девушка с иконописным лицом, которую Юра боготворил. — Вот такой был парень: последнее с себя снимет и отдаст. Я, имея все, так не смогла бы... Он сразу показался мне очень.честным и воспитанным. Прихожу к ним с мамой, они сидят, смотрят телевизор. Юра обязательно встанет, поздоровается, уступит место...
Хотел, чтобы я с ним была как можно чаще. Мы не только в лес погулять ходили или просто бродили по Москве, но и по его делам ездили вдвоем.
Мне нравилась его целеустремленность, несгибаемость. Ему ведь столько пришлось пережить: и подвалы, и вокзалы, и безденежье, которое его очень смущало. И все-таки он получил признание.