Легенды старого Петербурга (сборник)

Высадившись на берег у дома Меншикова, жених шел между посаженым отцом — Петром и Меншиковым, а невеста — с великим адмиралом графом Апраксиным[97] и великим канцлером графом Головкиным[98]. Рота гвардии Преображенского полка отдала честь ружьем, и забили в барабаны.

Венчание было совершено в походной домовой церкви у Меншикова. Служил архимандрит на русском языке, повторявший, впрочем, все возгласы на латинском языке.

Свадебный пир происходил в двух залах. В одной из них под красным балдахином стоял овальный обеденный стол для жениха и невесты, которых вел к столу сам царь, держа их за руки. За одним столом с новобрачными сидели вдовствующая царица, сестры царя, новобрачной и придворные дамы. Над новобрачною и ее сестрами были устроены сплетенные из лавровых ветвей короны, а над герцогом — лавровый венок.

Царь, как обер-маршал, не садился за стол, а ходил вокруг, угощая гостей вместе со своими подмаршалами, по большей части морскими капитанами. Как распорядители, они имели кокарды из кружев и цветных лент с розою в середине. Заздравные тосты возглашались царем и сопровождались пушечными салютами из орудий, поставленных на площади у дома и на царской яхте «Лизета».

После обеда начался бал, продолжавшийся до 2 часов ночи, а затем молодых проводили в опочивальню с разными церемониями, при чем пили вино за здоровье молодых даже в самой спальне.

На другой день в доме Меншикова был снова обед, перед началом которого царь сорвал лавровый венок, висевший над местом герцога, и предложил ему снять корону над местом своей юной супруги. Корона была так крепко привязана, что герцог не мог ее отвязать и отрезал ножом.

Во время обеда из двух поданных на стол громадных паштетов вышло по нарядно одетой карлице. Малютки протанцевали менуэт на столе новобрачных. При возглашении тостов палили по обычаю из пушек, а после обеда принялись танцевать.

Вечером Петр сам зажег фейерверк и едва не опалил себя «потешными огнями», устроенными на Неве на особых судах…

Свадьба была отпразднована очень весело, но через две недели герцог Курляндский заболел горячкой и вскоре умер.

* * *

Еще при жизни герцога в Петербурге была отпразднована знаменитая в своем роде свадьба карликов, очень позабавившая обывателей «парадизу».

12 ноября 1710 г. — накануне дня свадьбы — двое одинаковых ростом карликов разъезжали по городу в трехколесной коляске, приглашая на свадьбу гостей. Впереди карликов ехали верхами «по русскому обычаю», как выражается Вебер[99], «два официанта прекрасно разодетых».

13 ноября, после обеда, открылось свадебное шествие. Впереди шел карлик-маршал, великолепно одетый, с маршальским жезлом. Шафером у невесты был сам государь. В свадебном поезде участвовало 72 карлика, которые представляли собою, по словам Вебера, «такое разнообразие пород и множество таких странных фигур, что без смеху нельзя было смотреть на них».

После венчания состоялся свадебный пир в доме Меншикова, а за ним и бал. Танцевали одни только карлики, к величайшему удовольствию Петра и всех остальных зрителей.

* * *

Танцы вошли при Петре в большую моду, и Мардефельд в своих донесениях описывает бал у графа Головкина, устроенный в 1721 г. в честь Петра, голштинского герцога и всей вообще дипломатии. Танцы сопровождались частыми поцелуями дам, и Ягужинский[100] был в этом деле «отличным предводителем». «Дамы же, — пишет Мардефельд, — сильно роптали на такие нововведения, что довольствуются одними (?) поцелуями»…

Театр в Петербурге появился, как известно, в 1716 г. «Заводчицей» этого дела была большая любительница «лицедейства» сестра Петра — Наталья Алексеевна; она писала даже и пьесы. Впоследствии театр этот был переведен с Петербургской стороны в деревянный же дом на Сергиевскую, неподалеку от Воскресенского проспекта. Камер-юнкер Голштинского герцога — известный Берхгольц — рассказывает в своем «Дневнике» о спектакле в этом театре в 1719 г. В присутствии царя шла в переводе народная немецкая комедия «Бедный Юрген». Рядом с царем в креслах сидел его повар Патон, очень живо принимавший к сердцу игру актеров и даже обсыпавший мукой арлекина за какую-то выходку.

В апреле того же 1719 г. в Петербурге пользовался большим успехом силач-немец Симеон, которого многие считали даже колдуном, как уверяет Вебер. И в самом деле, судя по рассказам, Симеон обладал очень большою силой. Силач ставил себе на грудь наковальню, «на которой, поставленной уже у его на груди, он давал расщепливать толстые железные шины». Симеон свободно поднимал на воздух наковальню, а Петр с Ромодановским[101] еле-еле могли ее поднять вдвоем. Вырвать у Симеона палку, которую он держал в зубах, царю не удалось, как он ни старался.

Хвастая своей силой пред зрителями, Симеон брал палку в зубы поперек и вызывал двух дюжих парней тянуть ее у него изо рта. В силе этих парней Симеон «не только не встретил такого сильного сопротивления, какое встретил у царя, но еще обоих этих молодцов начал таскать по сцене, по собственному произволу, куда хотел, как двух бессильных детей».