Легенды старого Петербурга (сборник)

Петру вообще очень нравилось напаивать других до потери сознания, хотя, по словам того же Мардефельда, «к нему и приставали чрезмерно целованием рук и со всякими уверениями».

В августе 1721 г. Мардефельд был у Шафирова[103] на пирушке в честь герцога Голштинского. Во время пирушки в Петербург приехал бывший в отлучке Петр, пришел к пирующим и стал напаивать их окончательно, требуя стакан за стаканом. Даже ничего не пившего герцога он заставил выпить.

Всевозможные празднества сопровождались при Петре особенно торжественным «пианством».

Взятие русскими Ревеля в 1710 г. дало «приличный» повод к трехдневному «бахусоподражанию».

Юст Юль был болен или притворился больным, чтобы избежать участия в пирушках.

Петр, после пира у Черкасского[104] со всею «неусыпаемою обителью» (до 400 человек) ходивший по домам, зашел и к нему.

Он принес с собою две шпаги, выкованные на Олонецких заводах, и подарил одну из них Юсту Юлю, а другую просил переслать датскому королю в подарок же.

В разговоре он упомянул, что, по счету его денщиков, Петр выпил сегодня 36 стаканов вина. «По виду этого, однако, никак нельзя было заметить», — удивленно восклицает в своих записках датский посол и добавляет, что генерал-адмирал Апраксин хвастался, будто выпил за три дня 180 стаканов…

НИШТАДТСКИЕ ТРИУМФЫ [105] (Картинки петербургской жизни XVIII в.)

I

Рано утром 4 сентября 1721 г. весело загудели колокола Троицкого собора под немолчный, радостный говор толпы, отовсюду сбегавшейся на площадь.

Против собора — у самой Невы — строились войска, звякая оружием; на валах Петропавловской крепости хлопотали возле пушек канониры; громадные, высокие корабли, неуклюже раскачиваясь, становились на реке ровною линией. У собора наскоро выстраивался невысокий помост: визжали пилы, звенели топоры…

Толпа все прибывала, колыхаясь по краям. Еле пробрались сквозь нее телеги с пивными бочками, из которых солдаты проворно наполняли громадные чаны, расставленные вокруг помоста.

Из собора вышли какие-то генералы, сверкая на солнце золотым шитьем своих мундиров, веселые, смеющиеся. Трубачи и барабанщики нетерпеливо топтались на месте, поглядывая на соборные двери и дожидаясь сигнала.

— Стало быть, швед отступился от нас начисто?.. Неву отдал, Выбурх, Ригу, Колывань, Ямы… Верно ли слышал ты?..

— Вернее верного, брат. Гвардии капрал Обрезков с мирною вестью к царю с Ништата посылан был.

— Слава Создателю! Разорила нас война эта, не тем будь помянута. Крови что пролилось за двадцать-то один год! А я слышу — пушки палят да трубы играют, а невдомек к чему… «Пошва», мол, едет; потому она всегда трубит, сколько разов у «Поштового двора» видел.

Умолкшие было на время колокола снова загудели и заглушили спорщиков. Толпа встрепенулась, и задние ряды навалились на передних.

— Лезьте, лезьте на рожон-то… Тесно вам!..

Как гром разразился над Невою пушечный салют с крепости, окутавшейся дымом… Затрещали барабаны, запели рожки и трубы, и снова грянул салют, за ним другой, третий…

Государь вышел из собора, окруженный генералами и придворными.

— Приветствуем ваше величество, яко адмирала «от красного флага», — кланяясь, говорили ему адмиралы.

— Благодарствую вам, а паче всего Ему, Всемогущему. От тяжелых уз освобождена ныне Россия, — взволнованно отвечал Петр, обнимаясь и целуясь со своими «птенцами».

В Преображенском мундире, со шляпой в руке, царь быстро взошел на помост и, тряхнув кудрями, поклонился народу. Все смолкло.

— Здравствуйте, православные! — пронесся его дрожащий, но веселый голос. — Здравствуйте и Богу Господу благодарствуйте, поелику дарован нам со Швецией счастливый, славный мир и толикая долговременная война наша через то конец свой восприяла…

Меншиков услужливо поднес царю полный ковш вина.

— Здравствуйте ж, любезные! — снова закричал счастливый Петр. — Да поможет нам Всемогущий в мире трудиться прибытка ради вашего.

Восторженный гул покрыл голос царя, и снова дрогнул воздух от пушечных и ружейных залпов. Народ на площади обнимался и целовался, как в Христов день. Да и как было не порадоваться ему, двадцать один год выносившему тягости войны.

— Яко древний Ной возрадовался, узрев голубя с масличною ветвью, взыграл дух мой, узрев вестника мира вечного, желанного, — говорил царю епископ Рязанский.

— Во истину тако! В Нейштате великая северная война потоп свой восприяла…

Среди радостных криков толпы государь направился к зданию Сената, где его ожидал в царской одежде и на троне «князь-кесарь» Федор Юрьевич Ромодановский.

— Ученики все науки в семь лет оканчивают обыкновенно, — говорил на ходу царь, — наша же школа троекратное время была. Того ради за окончание оной России изъявить надлежит троекратное ж благодарение…

До поздней ночи не расходился народ с Троицкой площади, хоть и давно уж опустели чаны с вином и пивом и царь уехал на ту сторону — в свой «зимний дом».