Легенды старой Москвы

Французский офицер-курьер, видимо, только что прибывший из Парижа, сообщал другому последние новости. Фонвизин прислушался. От пленных скрывали настоящее положение дел. Газетным известиям нельзя было верить.

— Париж уже осажден, — говорил курьер. — Император надеется на подход подкреплений с юга…

В том городке, где содержался Фонвизин, находилось более тысячи пленных — русских и австрийцев. Французский гарнизон был невелик, главным образом он нес службу по охране арсенала и складов продовольствия и амуниции.

«Двигающиеся с юга части, безусловно, пополнят здесь свое вооружение», — размышлял Фонвизин, и у него созрело дерзкое решение.

— Господа, — сказал он русским офицерам, — предлагаю открыть против французов партизанские действия. Захватив арсенал и лишив идущие на помощь Парижу войска этого оружия и боеприпасов, мы тем самым облегчим хоть чем-то действия наших товарищей.

Прекрасное ощущение свободы овладело всеми. Фонвизин изложил план действий. Среди солдат и казаков нашлось несколько бывших партизан.

Послали делегацию к австрийцам, но те, кроме одного офицера-чеха, отказались присоединиться к восстанию.

Ночью казаки сняли часовых у арсенала. Фонвизин в сопровождении нескольких солдат явился в казармы и объявил командиру полка и офицерам:

— Вы арестованы. Город находится в наших руках.

Фонвизин выставил посты.

На следующий день показались французские части. Фонвизин приказал дать залп из трех орудий.

Французы остановились. После небольшого замешательства и совещания от них отделился всадник с белым платком на пике. Он подскакал к посту.

— Черт возьми, мы французы! — кричал он.

— А мы — русские, — ответил Фонвизин. Всадник ускакал.

Французы на сражение не решились и обошли город стороной.

Несколько дней спустя пришло известие о падении Парижа и отречении Наполеона.

* * *

Победители возвращались на родину. Первая гвардейская дивизия торжественно вступала в Петербург. У Петергофской заставы возле специально выстроенной триумфальной арки с водруженными на ней шестью алебастровыми конями, означающими шесть полков дивизии, в золоченой открытой карете, окруженной придворными и военными, ожидали торжественного момента императрица и великая княжна. Вдоль дороги гудели толпы народа, сдерживаемые цепью полицейских.

Неизвестный художник. Капитуляция Парижа 31 марта 1814 года. Гравюра. 1-я четверть XIX века

Наконец показались войска. Впереди на рыжем рослом коне, с обнаженной шпагой, которую он, по церемониалу, должен был опустить перед императрицей, гарцевал император. Сверкало золото эполет и орденов, колыхались перья на треуголках, струились шелком знамена, лоснилась шерсть лошадиных крупов, вспыхивала ослепительно белым блеском сталь клинка. Это было величественное, радостное и красивое зрелище.

Народ в исступлении беспрерывно кричал «ура!». Два офицера — Толстой и Якушкин — наблюдали за въездом среди свиты императрицы.

— Государь нынче прекрасен, — говорил Толстой. — Он — истинное олицетворение победы. Только в такие минуты обнаруживается настоящая любовь народа к нему.

В это время вытесненный напиравшей толпой из ее рядов какой-то мужик оказался на дороге. Он побежал на другую сторону, где, как ему, видимо, показалось, удобнее пристроиться.

Вдруг император дал шпоры коню и бросился на бегущего с обнаженной шпагой.

— Господи, в такой момент! Как квартальный надзиратель! — воскликнул Толстой.

Неизвестный художник. М. А. Фонвизин. 1820-е годы

Мужика схватила полиция. Император вернулся на свое место. Но вся картина изменилась.

Повернувшись к приятелю, Якушкин сказал:

— Я невольно вспомнил сказку о кошке, обращенной в красавицу, которая, однако ж, не могла видеть мыши, не бросившись на нее. Впрочем, настоящее разочарование ожидает нас еще впереди. Солдаты и мужики считают себя обманутыми. В двенадцатом году в царском манифесте народ прочел в словах о великой награде, обещанной защитникам отечества, обещание об отмене крепостного права, и это питало его храбрость. Нынешний же манифест с его недвусмысленным отказом входить в нужды народа и, в сущности, издевательской фразой «да наградит вас Бог» начисто опрокинул народные ожидания.

— Да-а, не было бы новой пугачевщины…

— Вполне вероятно…

* * *

Фонвизин ожидал приказа о расформировании своего полка в соответствии с производившимися переменами в армии. Уже было известно, что полк поступит в 5-й корпус. Поэтому переведенному в его полк из гвардии штабс-капитану Якушкину он посоветовал не принимать роты до полного выяснения положения и пригласил бывать у него запросто — не как у полкового командира, а как у товарища.

Взаимная симпатия и общие воспоминания — Якушкин тоже прошел всю войну с боями, сражался при Бородине, под Кульмом — быстро привели к сближению и откровенности.

А разговоры по всей России велись одни и те же:

— Император, говоря о русских, сказал, что каждый из них плут или дурак, а устройству армии своей и ее успехам он обязан иностранцам.