Легенды старой Москвы

— Главные язвы отечества: крепостное состояние, жестокое обращение с солдатами — спасителями отечества, повсеместное лихоимство, грабительство и, наконец, явное неуважение к человеку вообще.

— Правда, есть и прогресс: в Государственном совете рассуждали о непристойности объявлений в газетах о продаже крепостных. Указали — изменить форму объявлений. Прежде печаталось прямо: такой-то крепостной человек или такая-то девка продаются; теперь стали печатать: такой-то крепостной человек или такая-то крепостная девка отпускаются в услужение.

В разговорах Фонвизин и Якушкин сходились в том, что-де надо объединиться людям, которые могли бы противодействовать злу, тяготевшему над Россией.

— Если бы существовало такое тайное общество, пусть из пяти человек, — воскликнул однажды Фонвизин, — то я тотчас бы вступил в него!

Якушкин сказал:

— Тайное общество существует, и я — член его. Нас, действительно, мало. Очень мало.

— Умоляю вас оказать мне доверие…

— Я много слышал о вас прежде, полковник, и теперь убедился, что молва права. Я принимаю вас в члены тайного общества, которое называется «Союз Спасения, или Истинных и верных сынов отечества».

* * *

В 1821 году Ермолов был вызван с Кавказа в Петербург для тайного совещания с царем по поводу посылки русского отряда для подавления восстания в Неаполе, вспыхнувшего против австрийских оккупантов. После же того как австрийцы сами подавили восстание, необходимость в русских солдатах отпала, и Ермолов отправился из Петербурга обратно на Кавказ.

На несколько дней он остановился в Москве. Фонвизин поехал к нему с визитом.

Ермолов, увидев своего бывшего адъютанта, подозвал его:

— Поди сюда, величайший карбонарий! — И когда Фонвизин подошел, сказал: — Я ничего не хочу знать, что у вас делается, но скажу тебе, что он вас так боится, как бы я желал, чтобы он меня боялся.

Передавая потом слова Ермолова Якушкину, Фонвизин с грустной усмешкой добавил;

— Как успешно увеличивает средства и могущество тайного общества болезненное воображение императора…

* * *

Уже не было никакого сомнения, что правительство осведомлено о существовании тайного общества. Да и немудрено это, когда о нем толкуют в гостиных, орут на пирушках, когда порицание правительства и намеки на собственную принадлежность к некоей партии его противников стали у молодых щеголей одним из способов нравиться девицам.

Михаил Александрович ясно видел, что при таком положении члены тайного общества на первых же решительных шагах будут остановлены и изолированы и ничего не смогут сделать или же общество превратится в пустую игру взрослых людей наподобие масонских обедов.

Одному из главнейших руководителей общества — Тургеневу он сетовал:

— Не следует оставаться в таком неопределенном положении, что нельзя сказать: существует общество или же его не существует вовсе.

Дом Фонвизина в Москве на Рождественском бульваре, 12, где проходил съезд декабристов в 1821 году

В январе 1821 года съезд членов тайного общества большинством голосов постановил, что время решительных действий не наступило. Когда же позиция присутствующих на съезде обрисовалась полностью, Фонвизин объявил, что дальнейшее свое участие в собраниях он считает для себя бесполезным.

Потом он говорил Якушкину:

— Я готов рисковать головой, но не за пустые разговоры. Кроме того, открою тебе тайну: я собираюсь выйти в отставку и жениться. Но прежде чем сделать предложение, я должен был выяснить, имею ли на это право. Заговорщик не смеет подвергать невинного человека опасностям своей судьбы. Если бы я остался в заговоре, то вынужден был бы отказаться от нее.

— Но кто она?

— Наталья Дмитриевна Апухтина.

Барышня

Страшный переполох царил в усадьбе костромского предводителя дворянства Дмитрия Акимовича Апухтина: пропала его единственная семнадцатилетняя дочь Наташа.

Она имела обыкновение целыми днями бродить по берегам Унжи, уходила в поля, в лес, посещала окрестные деревни, где у нее были знакомые и опекаемые ею бедняки и калеки. Поэтому хватились ее только вечером.

Пока кричали по парку, обегали излюбленные места поблизости, наступила ночь.

Барыне Марье Павловне сделалось дурно, она плакала и нюхала соль.

Дмитрий Акимович разослал конных по деревням.

Горели огни, бегали слуги.

Барышнина няня Матрена Петровна поначалу разохалась вместе со всеми, всплакнула, потом утерлась и пошла в девичью.

Немного погодя она притащила к барину за руку упиравшуюся девку Марфушку, горничную, прислуживавшую барышне.

— Ну-ка, милая, изволь говорить! О чем вчера с барышней шепталась? Куда нынче провожала? Говори, не то барин тебя высечь прикажет!

— Не пугай ее, Матрена, — поморщившись, сказал Дмитрий Акимович. — А ты, Марфушка, говори, если знаешь, где барышня.

Горничная упала на колени:

— Наталья Дмитриевна не велели сказывать, куда ушли.

Апухтин перекрестился:

— Ну, слава богу, жива! Матрена, беги к барыне, скажи, что Наташа жива! А я с Марфушкой еще поговорю.