Легион обреченных

— В Луккенвальде... — Курреев отставил в сторону пиалу. — Там я узнал, что Фюрст находится не то в Понятове, не то в Юратишках. Встретился с ним в Варшаве, но ему было не до меня... Дал мне явку в городе, а сам укатил, сказав, что вернется дня через два.

— И вернулся?

— Вернулся?! — Курреев усмехнулся, в прищуренных глазах застыло злое выражение. — Как в воду канул... Позже я узнал, что батальон перешел на сторону партизан, а Фюрста туркестанцы прихватили с собой как трофей. Это было твоих рук дело, Ашир, сын Тагана... Ты обскакал Фюрста, и в этом тебе я помог. Так и запиши в свой протокол.

— Как же ты мне помог? — В глазах Таганова блеснули озорные искорки.

— В Варшаве я мог сказать Фюрсту, что ты советский разведчик. Но я не сделал этого. Хоть я и Каракурт, но не такой уж кровожадный. Надеюсь, трибунал учтет это.

— Что было дальше?

— Дальше? — переспросил Каракурт, и на его бронзовом лбу собрались глубокие морщины, будто силился вспомнить события более чем двадцатилетней давности. — Началась такая катавасия, что я отсиживался в одной норе в Берлине, ждал, пока кончится война...

— Эк куда занесло! — Таганов откинулся на спинку стула, как бы разглядывая Каракурта издали. — Хочешь, напомню? Ты начал искать связи с Вели Каюмом, вышел на Мадера и по его протекции стал сотрудником СД, оберштурмфюрером СС. Тебе даже пожаловали Железный крест, и вот за что... По поручению особого отдела имперского управления безопасности ты ездил в Испанию и Швейцарию — отвозил в банки документы нацистских бонз. В Берне у тебя были свои денежные интересы, совпадавшие с интересами твоих хозяев. Тебя готовили к заброске в Югославию, на выучку к эсэсовским карателям, орудовавшим под видом партизанского отряда... Зачем ты это скрываешь?

— Если тебе все известно, Ашир, то нечего и спрашивать! — деланно засмеялся Каракурт. — Я был тем ишаком, которого вздумали учить письму и чтению. Помнишь притчу? Насреддин взялся обучить грамоте ишака за двадцать лет, не побоявшись ханской угрозы казнить учителя, если животное не наберется ума-разума. Но мудрый Насреддин смекнул, что за это время кто-нибудь да сдохнет — не ишак, так хан. И я был ишаком, который ничего не понимал в грамоте разведчиков, только делал вид, что учусь...

— Довольно, Нуры! — махнул рукой Таганов. — Мы с тобой не в гизленпечек[45] играем. Не советую обманывать. Итак, советские войска штурмовали Берлин. А ты в качестве сотрудника абвера в это время перебирался в Туркестанский национальный комитет... Правильно?

— Нет, — задумчиво покачал головой Каракурт, вспомнив, как перед самым падением имперской канцелярии он случайно попал на Ноенбургштрассе и, не увидев дома, где размещался комитет, обрадовался. Здание разнесло бомбой. Вокруг одни руины... Порушенный город наводил на него тоску и уныние. «Ах, если бы вернуть годы, напрасно прожитые на чужбине!..» — Нет, нет! — повторил он, будто очнувшись. — Я сейчас все расскажу, Ашир, поверь мне, как на духу поведаю.

...Война закончилась разгромом гитлеровской Германии, но еще до ее поражения в стане среднеазиатской эмиграции, лелеявшей голубую мечту о «свободном» Туркестане, то бишь без большевиков и без Советов, заметно поредели ряды. Крысы, почуяв крушение фашистского корабля, бежали с него: кто сдавался американцам и англичанам, иные — советским войскам... Второго мая 1945 года на совещании в Мариенбаде Вели Каюм, президент ТНК, приказал подчиненным переходить только на сторону американской армии, выполнять все ее предписания, какой бы характер они ни носили. Комитет пытался очиститься от коричневого цвета, навести на себя американский лоск... Каракурт сперва оказался в американском лагере для перемещенных лиц, откуда его скоро вызволил все тот же «президент» комитета.