Легион обреченных

— Разумеется. Мне хотелось поделиться своими мыслями об Азии и азиатах, как мы должны вести свою политику на завоеванных землях. Для этого мы обязаны знать, чем живут туркмен, узбек, киргиз... Возродив в их сердцах все былое, мы поможем им предать забвению все, что воспитывалось в них при Советах, большевиками. Следует возродить у них мечту о старых добрых временах, чувство превосходства одного рода или племени над другим. Прошлое, старина должна прорасти ностальгией. Кто сможет унять эту боль? Не большевики, а немцы, великая Германия!

— Мы плохо пока знаем Среднюю Азию, ее народы, — сокрушенно вздохнул Фюрст. — Да и где возьмешь знатоков Востока?

— Они у вас под носом. — Мадер кивнул на Таганова. — А вы расточительствуете таким материалом. Диверсантом можно послать и другого.

— Мы уже говорили об этом, — недовольно проворчал Фюрст. — Не считайте нас дураками. Знаем, что делаем.

— Большевики, захватив власть, переделали на свой лад Шиллера, Шекспира, Байрона, — не унимался Мадер, хотя прекрасно понимал, что такого, как Фюрст, не прошибешь, ему понятен лишь язык начальства. — Робин Гуд и другие литературные герои говорили и думали на сцене, как матросы Балтики, рабочие Питера или крестьяне с Поволжья...

— А кто такие Шиллер, Робин... ну эти?..

— Вы, Фюрст, конечно, наслышаны о рыцарских походах? — Мадер, презирая в душе этого невежду, не удостоил его ответом. — Почему нельзя в той же «лесной школе» создать драматический кружок, устраивать чтения о нибелунгах? Рассказывать курсантам о нравах прошлого, к примеру, о давно забытых дуэлях чести. Классовым понятиям, о которых любят говорить большевики, противопоставить сословные предрассудки. Это возвысит касту немцев в глазах тех же азиатов. Их же следует объединять в сообщества, клубы. Отрешиться от унизительного названия «нацменьшинства».

Мадер явно заигрывал с Аширом, внимавшим каждому его слову.

О чем думал Таганов, когда умный, хитрый, но неудачливый Мадер поучал недалекого, но везучего Фюрста? Тем и опаснее Мадер. Но в главном они ровни, ибо оба, хотя и по-разному, пеклись о величии тысячелетнего рейха. История других народов им виделась по-своему, они были не прочь переписать ее заново, чтобы она отвечала лишь их интересам, выражала их право кого судить, а кого миловать. Из истории они собирались выхватить только то, что их устраивало, а если потребуется, дополнить ее своими идеями. Пусть абсурдными, бесчеловечными — лишь бы эти идеи служили только одной нации — немцам.

Гости разошлись запоздно. Черкез и Ашир не смогли даже поговорить, если не считать того, что в ванной обменялись паролями. Проводив гостей, они вместе с Джемал, чтобы не опасаться подслушивающих устройств, погуляли по ночному Берлину, вспомнили родных, Туркмению.

Мужчины долго говорили о своем, а Джемал с залитым слезами лицом шагала рядом, не очень-то вслушиваясь в их разговор. Ее терзала одна забота: подольше удержать Ашира в Берлине, подле себя.

— Ты, Черкез, — говорила она мужу, — замолви перед Мадером словечко, чтобы Ашира в ТНК пристроить. Хотим, мол, вместе быть, а я Урсулу попрошу, пусть поговорит с Фюрстом.

— Мадер и сам не прочь заполучить себе Ашира, — озабоченно ответил Черкез. — Боюсь, что его звезда закатилась, если ничего не выгорит с письмом Гиммлеру.

— Получается, — неожиданно засмеялся Ашир, — что ас абвера, как и я, на перепутье.

— Да, его на подполковника представили, но присвоение отложили. Мадер рвет и мечет. Вообще-то он проныра, со связями, даже к Гиммлеру с рапортом сунулся.

— Такие, как Мадер, живучи, — Таганов словно рассуждал с самим собой. — Гитлеризм нуждается в таких оруженосцах, и за борт его не выбросят. Он на словах якобы против фашизма, а на деле хуже нацистов. Изворотливее, коварнее. Такие люди подобны призракам: на рассвете исчезают, а с темнотой появляются...

Втроем они гуляли почти до самого утра, до первого поезда, идущего на Луккенвальде.

ПАУКИ