Легион обреченных

— Каждому свое. — Смуглое лицо Ашира от залившей его краски смущения стало еще темнее. — Я руководствуюсь лишь чувством долга перед родиной. Об этом говорил и оберштурмбаннфюреру Фюрсту, но он отшутился. Человек я сугубо штатский, мне по душе политика.

— Все равно ты хитришь, Эембердыев. — Капитан перешел на «ты». — Из тебя получился первоклассный разведчик, отличный резидент. Недаром Фюрст не захотел отдавать тебя Мадеру. Кто лучше всех освоил агентурное дело? Эембердыев. Кто быстрее всех зашифровывает донесения? Эембердыев. Кто, черт возьми, без малейшего шума снимает часового? Опять Эембердыев, а точнее — Таганов! По стрельбе, мотоделу, джиу-джитсу твои баллы выше всех. Ты можешь многое, и сказок Перро мне не рассказывай! А с виду тихий, молчун. Как это русские говорят? В тихом омуте черти водятся. В людях я редко ошибаюсь. Видит бог, сколько их прошло через мои руки — и белых, и черных, и желтых... Скажи, что хочешь развернуться и тебе в тягость роль агента, простого исполнителя чужой воли. Хочешь сам людьми повелевать? Честолюбец! Ты сам проговорился курсантам... У немцев такое качество не считается порочным, оно украшает мужчину. Мы — не ханжи. Понимаю тебя, сам когда-то был таким. Я мог бы просто не отпустить тебя. Плевать мне на этого Вели Каюм-хана, корчащего из себя Тамерлана. Да уж больно ты мне симпатичен, не хочу тебя обижать.

Он протянул Аширу конверт с письмом, написанным на фирменном бланке ТНК. Оно было от Ахмедова, который сообщал, что письма Ашира получены, о нем, мол, рассказывал и майор Вилли Мадер, и сам Вели Каюм-хан поручил ему, Ахмедову, поинтересоваться, что из себя представляет перебежчик Эембердыев. Ахмедов просил своего земляка приехать для «представления самому президенту». В конце приписка: «Покажи письмо своему начальству, и тебя отпустят на несколько дней»,

И все же Таганова на сей раз одного в Берлин не отпустили. Вместе с ним поехал Захарченко, радист «Джесмина». Перед отъездом Брандт сказал Аширу, чтобы приглядывал за своим спутником. Такое же поручение было дано и Захарченко.

У парадного подъезда серого кирпичного дома на Ноенбургштрассе кого-то дожидался «опель-адмирал», сверкавший черными лакированными боками. Над резной дверью свежей черной краской в зеленых обводьях была выведена цифра 14.

Таганов толкнул тяжелую дверь с дубовой ручкой, вошел в здание. Спотыкаясь в темноте, отыскал лестницу, поднялся на второй этаж. Помещение внутри не выглядело так внушительно, как снаружи: было сыро и мрачно, как в склепе.

Ашир сам отыскал Туркестанский национальный комитет. Захарченко отстал при въезде в город. Заняв у Ашира несколько марок, он юркнул в первый попавшийся пивной бар, заранее условившись о месте и времени встречи, чтобы вернуться в Луккенвальде.

Еще в Москве Ашир по карте Берлина легко находил этот дом с темной крышей, обведенный синим карандашом.

— Так называемый Туркестанский национальный комитет — это негласный филиал гитлеровской разведывательной службы, — наставлял подполковник Касьянов. — Отсюда нити ведут на Моммзенштрассе, где расположен «Тюркостштелле» главного управления СС, в диверсионно-шпионские зондерлагеря и школы, в центры по вербовке туркестанцев в гитлеровскую армию, Именно здесь, в этом доме, вы должны стать своим человеком.

Крутая лестница уткнулась в коридор. Слева — дверь. Было слышно, как кто-то читал стихи на чагатайском языке. Откуда они раскопали этот давно забытый язык-суррогат, похороненный веками, язык аристократов и придворных, учрежденный в своем «Великом Улусе» Джагатаем, вторым сыном Чингисхана? Возродив мертвый язык, они, вероятно, мечтают вернуть к жизни давно канувшее в небытие. Средневековые обычаи и обряды, образ жизни самого Чингисхана и его кровожадных сыновей и внуков, затопивших кровью полмира... Вон по чему тоскуют осколки старого мира. Это то самое, о чем распинался Мадер в доме Черкеза и Джемал. Только холуи перещеголяли своих хозяев.

Постучался. Не дожидаясь ответа, открыл дверь. В маленькой комнатке за тремя столиками и на потертом диване сидело шестеро туркестанцев. Двое в форме вермахтовских солдат, остальные — в штатском.

Навстречу поднялся приземистый, лысоватый человек с едва заметными следами оспы на ястребином носу, обличьем своим скорее смахивающий на курда, чем на туркмена. Это Рахман Ахмедов.

Солдаты тут же вышли. Люди в штатском, не поднимаясь с места, ответили на приветствие Таганова и бесцеремонно ощупывали его глазами.

У Ахмедова от возбуждений на носу выступили бисеринки пота. Встретил он радушно, словно старого приятеля, познакомил с теми, что остались в комнате. Круглолицый, сидевший у двери, отрекомендовался Курбаном Халмурадовым, диктором, другой, с густой копной черных волос, перебиравший ворох фашистских пропагандистских листовок, — Какабаем Джумашевым. Оба еще безусые юнцы. До войны окончили советскую семилетку, техникум, наверное, ходили в пионерах, были комсомольцами... Что их толкнуло на путь предательства?