Легионеры

Он сделал по-другому. Нагнулся к стоящему в ногах саквояжу, достал из него пухлый конверт и протянул Алексею. Тот взялся за него, но Залупенко его не выпускал. Гусаров тут же ослабил свою руку и выпустил конверт. После этого совсем немного, на каких-то несколько миллиметров подался вперед, очень внимательно и дружелюбно посмотрел в глаза, пока еще здорового и не кашляющего босса. Потом, обезоруживающе улыбнулся. Тот никак не ожидал такого подвоха и почему-то захлопав отсутствующими ресницами, инстинктивно вздрогнул.

Чем-то очень неприятным повеяло от обычного участливого взгляда и неуловимой иронии сероглазого молодого человека. Эти глаза, такие чистые и светлые, как будто говорили: «Что, дурачок, поиграть хочешь?»

Залупенко поежился и быстро приподняв свою толстую, сплющенную задницу, сам торопливо и даже как-то суетливо, втиснул Алексею конверт в руку и буркнул, не глядя на него, а больше пытаясь увидеть, что-то у себя под ногами:

— Мы с тобой в расчете, можешь уе… убираться…

Судя по всему, должно было прозвучать другое слово. Но не прозвучало.

Один из охранников распахнул противоположную дверь и когда Алексей, небрежно сунув толстый пакет в карман уже вышел из нее, Залупенко всполошливо его окликнул:

— Ты, вот что… Даже не знаю… Механик собирается уезжать домой, говорит, что навсегда. Мне нужны толковые и преданные люди… Он тебя очень хвалит…

Говоря эти, вроде бы приятные слова, он внимательно наблюдал за реакцией Алексея. На этот раз тот улыбнулся иной улыбкой. Что ни говори, а когда тебя, у тебя за спиной хвалят, в отличии от привычной хулы, это всегда вызывает добрые чувства.

— Чем-то ты ему понравился, — на этот раз сухо и строго, без артистических импровизаций продолжал разговор Залупенко. — Говорит, что уж больно ты понятливы… Все с полуслова ловишь… В общем так… Месяца через три, я собираюсь опять взяться за кое-какое строительство… Приходи, будешь вместо него…

Как бы Алексей не пытался убедить себя в том, что он находится не в африканской саване, а в полной цивилизованного блеска Европе и удивляться по разным пустякам не стоит, но не удержался… Удивился. Было отчего. Для него, прозвучавшее, заманчивое предложение оказалось полной неожиданностью. Он вернулся в комнату. Подошел вплотную к носителю идеи и учтиво поинтересовался:

— Что еще сказал обо мне Механик?

По его тону никак нельзя было догадаться, он осуждает услышанное предложение или согласен.

— Какие, у высоких договаривающихся сторон, еще есть предложения, заявления или дополнения?

Вроде бы ничего грозного не сказал, но охрана перестала ухмыляться. Видать почувствовали пацаны, что-то не то.

Выражение сонной тупости, сменилась на их лицах проявлением угрюмой недоброжелательности. Малохольные кооперативные ларечники, времен первоначального накопления дикого капитала, хорошо это выражение знают. После него начинались безобразные выходки, в виде уничтожения товара и нанесения легких, и очень обидных телесных повреждений.

— Если не присмотрел себе угол для жилья, можешь здесь перекантоваться. Заодно и за барахлом присмотришь, чтобы не растащили, — как-то невпопад, растерянно продолжал завлекать посулами и обещаниями Залупенко. — Короче говоря, если надумаешь, дай знать.

— Обязательно, уж больно интересное и заманчивое предложение. Спасибо.

Вежливо кивнув, Гусаров вышел вон.

— С полицией, чтобы они к тебе не цеплялись, я все улажу.

Видя, как выходящий Алексей, в такт шагов кивает головой, приняв это за знак одобрения, опять перешел к своей начальственно-хамоватой манере разговора, с зависящими от него людьми.

— Сейчас пока иди. Много еще вас таких, задерживаешь долго…

Со стороны, последние слова и выглядели, и прозвучали довольно комично. Алексея уже и так, в комнате не было.

Один из «быков» не удержался и обидно заржал. Вот на нем-то начальник и отыгрался, дав ему в зубы. Врезал больше для порядка, чем с желанием выбить пару коренных. От этого настроение не улучшилось. Однако равновесие в природе восстановилось.

Формула: «Я начальник — ты дурак» приобрела свой обычный вид. Возвратив свои утраченные начальственные кондиции, только-то и буркнул ни к кому конкретно не обращаясь:

— Механика зови…

И снова углубился в изучение лежащих на столе бумаг.

Гордый тамбовский «секьюрити», аккуратно прижимая носовой платок к разбитой и вспухшей губе, что-то тихо пришептывал, сквозь боль, жалуясь на превратности судьбы.

За что был подвергнут наказанию, он благоразумно решил не спрашивать. Ничего не попишешь — производственная травма.

Отчего барин гневается — дворни знать не положено.

* * *

Через несколько минут, из тех же дверей вышел совершенно обалдевший от счастья Механик.