Легионы просят огня

— Как ты это сделал?

— Это просто.

Я показываю. Это действительно просто.

При этом с меня пот льет ручьями.

В палатку входит один из эквитов. Он весь пропах конским потом. Лицо в пятнах дорожной грязи. Когда он хлопает себя по груди кулаком, взлетает облачко пыли.

— Приказ пропретора! — чеканит он. — Где ваш хозяин?

— Кто ты? — спрашиваю я.

Он презрительно оглядывает мою грязную тунику, мое потное и раскрасневшееся лицо. Деревянный меч, который я по-прежнему держу в руке…

— А кто ты, раб? — спрашивает гонец. Метелл хмыкает.

— Легат Семнадцатого.

Хохот префекта конницы прямо-таки режет уши.

Всадник на мгновение теряет дар речи. Затем выпрямляется и салютует — четко и энергично. Словно ничего не произошло.

— Нума Деций, — докладывает он. — Первая турма, Восемнадцатый Верный легион.

Мгновение я вспоминаю, кто есть кто.

— Декурион, в чем дело?

— Вас просят на военный совет, легат. Пропретор сейчас в лагере Восемнадцатого легиона.

— Хорошо, — говорю я. «Какого черта Вара принесло сюда, в летние лагеря?»

Я бросаю деревянный меч Метеллу. Он ловит его в воздухе, улыбается.

— Дела, — говорю я. — В другой раз получишь по шее, префект.

— Хорошо, легат.

Метелл хохочет, скаля отличные зубы. Словно он лошадь.

— Хорошая причина увильнуть, легат. Иначе я бы крепко настучал тебе… вам по… хмм… афедрону.

Угу, самое время блеснуть знанием греческого.

— Хвастун самнитский.

— Простите, легат, — говорит всадник. — Вас просили поспешить. Дело срочное.

Мы с Метеллом переглядываемся.

— Что случилось? — спрашивает он серьезно.

Всадник медлит.

— Ну!

— Германцы восстали.

Сначала я думаю, что ослышался. «Они откусят нам пальцы», вновь слышу я голос Нумония Валы.

— Что-о?!

* * *

Марсы — небольшое племя германцев. Они поклоняются какой-то Богине. Это все, что я о них знаю.

— Марсы перебили римских судей и легионеров, что были посланы вершить суд на месте, — докладывает гонец. — Гемы обошлись с ними… очень жестоко, пропретор.

Вар поднимает голову. Лицо усталое и нездоровое, левый глаз подергивается. Запах шиповника настолько сильный, что меня начинает мутить.

— Как? — говорит Вар. — Как они обошлись с нашими воинами и судьями?

Гонец бледный, словно сам это видел.

— Они…

— Говори же! — кричит пропретор.

Гонец вскидывает взгляд, на щеках — красные пятна.

— Гемы их распяли.

Всеобщий вздох.

Я вспоминаю, как приехал в Германию. Кресты с распятыми германцами вдоль дороги. Мухи, кружащие над изуродованными ступнями, синие пальцы. Десятки казненных. Это был ответ на смерть моего брата.

Мы распинали варваров — по римскому праву. Гемы ответили нам тем же.

Все честно.

Крики, ярость, гнев. Лица трибунов искажены.

Распятие — позорная казнь.

— Теперь дело за нами, — Арминий, который на самом деле Луций, прерывает молчание. Все оборачиваются на этот негромкий сильный голос. — За Римом. Ответ должны быть мгновенным… и сокрушительным. Пугающим. Иначе это будет воспринято как слабость, пропретор.

Мой мертвый старший брат.

Мой…

— Варвар прав, — говорит легат Девятнадцатого легиона, изнеженный и чахлый побег от ствола Ромула и Рема, Гортензий Мамурра. В каштановых кудрях вяло переливается отсвет лампы. — Мы должны наказать мятежников. Задавить восстание в самом начале, в зародыше! Чтобы Германия ужаснулась. Чтобы варварские матери пугали детей вашим именем, пропретор!

Вар опускает голову и бродит по палатке. В покоях Нумония несколько мраморных бюстов — в основном это философы. Пропретор останавливается и задумчиво рассматривает каждый.

Платон, Аристотель, Сократ, еще несколько бородатых мужиков. Греки. Даже я не всех помню.

Вот уж не думал, что Нумоний интересуется философией. Я смотрю в затылок легата Восемнадцатого легиона — там толстый шрам. Памятка от сарматов, с которыми легат сражался, будучи молодым префектом конницы.

Мы ждем.

— Пропретор? — повторяет Гортензий Мамурра.

Вар вздрагивает. Поднимает голову.

— Где царь марсов?

— Исчез, — отвечает Нумоний.

Вар облизывает губы.

— Я принял решение, — голос у него внезапно сел. — Мы не можем оставить это без внимания. Поэтому… — он медлит. — Кажется, у нас есть заложница из племени марсов?

Я вздрагиваю. Заложницы!

Туснельда, прекрасная германка. Она тоже одна из заложниц.

Правда, царь хавков, Сегест, до сих пор был верен Риму. Я сжимаю зубы. Надеюсь, так оно и останется.

Но почему — марсы?

* * *

— Римлян — резать! Бей! Убивай!

Бьется в истерике человеческая толпа. Бежит человеческая толпа. Рвет и мечет человеческая толпа.

Словно мутный дождевой поток, сметающий все на своем пути.