Легкая голова

— Разумеется, — снисходительно подтвердил главный головастик. — Мы, собственно, ожидали, что вы предпримете подобную попытку. А тут прибегает к нам человек, — Кравцов коротко кивнул в сторону приподнявшегося, с откляченным задом, Вована, — прибегает и рассказывает: так, мол, и так, собирается ваш объект прыгать в воду для киносъемки, позвал меня тренироваться. Прибежал, между прочим, в тот же самый вечер, когда вы его к себе увезли, дали денег и угостили. Благоухал в нашей скромной конторе вашим французским коньяком. Каково?

На эти слова полусогнутый Вован, не решавшийся ни распрямиться, ни сесть, расплылся в смущенной улыбке и часто-часто заморгал, точно его хвалили, хвалили и перехвалили.

— Ах ты с-сука!.. — и Максим Т. Ермаков, приподнявшись на локте, в который впился треснувший сучок, разразился таким грязнющим матом, который слышал разве что в своем городе-городке от самых продымленных и проспиртованных его обитателей, а от себя никак не ожидал.

Главный государственный урод глядел на Максима Т. Ермакова с вежливым интересом, чуть склонив набок полупрозрачную голову, по которой осторожно, на ощупь, стекали дождевые капли. Водолазы, по одному, по два, подходили поближе, волоча недоснятое снаряжение по черной траве; приоткрытые рты на их бледных от воды физиономиях были как дырки, сделанные указательным пальцем. Улыбка на морде Вована подергивалась, будто ящерица, раздавленная камнем, и наконец застыла в неестественном изгибе, а глаза небритого иуды вдруг подернулись самой настоящей, жаркой и дрожащей, слезной пеленой.

— Чего он гонит, а? Чего разблажился? — жалобно воззвал Вован ко всем присутствующим. — Учил его, на себе таскал, он вообще ничего не мог, пузырь говна! Да он бы сдох сегодня, если бы я с ним не надорвался! Артист он, как же! Кинокамера где? Нету кинокамеры! Одни сраные понты, тьфу! — и Вованище, дернув плечами, нахлобучил горбатое пальтишко на самые, покрытые мышиной шерсткой, дряблые уши.

— Ну, хорошо, — Кравцов Сергей Евгеньевич хлопнул себя по коленам и с легкостью поднялся в рост. — Этот этап мы с вами, Максим Терентьевич, считайте, прошли. Ущерб, по счастью, минимален: один пистолет Макарова, безвозвратно утонувший. Вот, держите другой, и смотрите не потеряйте.

С этими словами государственный урод, неприятно хрустнув, вытащил из кармана бесформенных штанов, будто собственную тазовую кость, непроглядно-черный пистолет, еще противней предыдущего. Кто-то из социальных прогнозистов, аккуратно подоспев, вложил оружие в перепачканную руку Максима Т. Ермакова. Этот ПММ был гораздо новее того, что утонул, и, как показалось Максиму Т. Ермакову, намного тяжелее. Он был набит смертью, будто кошелек монетами. Одна щека пистолета была тепла — то было неприятное, какое-то химическое тепло мужского недоразвитого тела, что скрывалось под грубыми складками ткани, под блестевшим, как чугун, мокрым дождевиком. От прикосновения к этому, хорошо державшемуся в металле, теплу Максим Т. Ермаков содрогнулся.

— Уж не побрезгуйте, Максим Терентьевич, — саркастически произнес главный головастик, не упустивший из виду реакции объекта. — Мой пистолет теперь ваш лучший друг. От его исправности будет зависеть ваш комфорт в самые последние и, поверьте, наиважнейшие в жизни минуты.

— Обломайтесь, — просипел Максим Т. Ермаков.

В этот момент кусты тряхнуло, и на берег, счищая что-то с толстого рукава, вылез крупный, круглолицый, как будильник, в запотевших овальных очочках, социальный прогнозист. В руке он держал за перекрученный ремень грязную, с одним ужасно вдавленным боком, сумку Максима Т. Ермакова. Вслед за круглолицым появились еще двое подобных ему, лихо воткнули в грунт армейские лопатки и принялись старательно топать, стряхивая с башмаков жирное мочало из мусора, глины и травы.

— Вот, Сергей Евгеньевич, еле нашли, — сообщил круглолицый, предъявляя главному головастику неприглядную находку.

— Что ж, — подытожил главный головастик, — мы здесь на сегодня закончили. Максима Терентьевича домой, к нему врача, и автомобиль его не забудьте отогнать к нему во двор. Что? — обратился он уже другим, резким голосом к взволнованному Вовану, топтавшемуся и тянувшему глотающую, ощипанную шею из землистого воротника.

— Я извиняюсь, деньги там, в сумке, — подобострастно пояснил Вован, косясь на круглолицего, покрепче перехватившего ремень.

— Разумеется, там деньги, — холодно согласился государственный урод. — Костя, передайте Максиму Терентьевичу его законное имущество.

Круглолицый, отзывавшийся на имя Костя, вразвалку подошел и сунул сумку под бок Максиму Т. Ермакову, не имевшему сил даже обнять возвращенную собственность.

— Я еще раз прошу прощения, — снова встрял Вован, сильно трусивший, но уже начинавший сердиться. — Он мне деньги должен за тренировки. Я бы сейчас быстро себе отсчитал, при вас прямо, десять тысяч, как мы с ним договаривались. Он сегодня обещал отдать, а потом не отдаст! Он несчастные две штуки десять лет возвращал!