Легкая поступь железного века

- Да за что ж так сурова ко мне стала, Марья Ивановна? С ума сводишь! Видать, и впрямь память девичья коротка – забыла, что ли, как сама меня милым и суженым называла?

- Пусти же, Гриша! И впрямь недосуг! - Маша изо всех сил рванулась прочь, но сильный парень вцепился в нее намертво.

- Сдурела совсем? Сама ж по мне сохла! Или то не ты была?

- Думала, любишь.

- Люблю! Знаешь ведь, что в целом свете одна ты мне и мила!

- Говори, Григорий, что хочешь – я не верю! И замуж за тебя не пойду.

- Не пойдешь?! - Григорий отпустил ее локоть, но лишь для того, чтобы больно схватить за плечи. - Пойдешь, коли барин велит! Волей, неволей – моей будешь!

- Что здесь такое?

Гриша невольно вздрогнул, и, ослабив хватку, обернулся. На них смотрел Петр Григорьевич. Ничего делать не оставалось, как отпустить девушку. Стиснув зубы, парень нехотя поклонился и поспешил уйти.

Маша переводила дыхание и утирала взмокший лоб, отводя от него легкие темно-каштановые прядки. Она настолько растерялась, что не знала, что ей делать.

- Может, проводить тебя? – предложил Петр ласково, словно с ребенком разговаривая. Девушка покачала головой. Подняла упавшее лукошко, стала подбирать рассыпанные ягоды. Петр принялся ей помогать. Неизведанное доныне чувство наполнило сердце болью – но боль эта была сладка. Так сладка, что он уже променял на нее все свое прежнее счастье...

Бабка расхворалась настолько, что даже не могла встать навстречу неожиданному гостю. Неловко чувствовал себя Петруша среди нищеты и убогости, да и Авдотья вовсе не была обрадована визитом молодого пригожего барина в свои «хоромы». Сердито посматривала она на него из-под поседевших бровей.

- Что вам до меня, барин, в толк не возьму.

- Да уж сказывал, бабушка.

- О Машке разузнать хошь? На что тебе?

- Не на зло ей, на благо.

Старуха пожевала губами.

- «Не на зло»! - передразнила. - Будто не знаю я задумок ваших... Что от девки барчонку надоть...

- Господь видит, не лгу я! Спасти ее хочу. Тяжко ей...

- Да уж без тебя ведаю! Не на беду ли свою нашла тебя Машенька почти без жисти? Ох! Горе какое девке! За что? За грехи чужие!

- Бабушка, не таись!

- О Машеньке разведать пришел, - ворчала бабка. - О внучке моей.

Она вновь с укором взглянула на Петрушу и вдруг недобро ухмыльнулась. - А ну как она мне и не внучка совсем!

- Как же так? - растерялся Петруша.

- Так! - Бабка опустила голову. - Дочь моя, Лушка, давно уж померла. Она покойной барыне верно служила. Любимейшей прислужницей была... А таковских и бьют сильнее! За Лушкино почтение барыня-то и дочку ее, Машеньку, в чести держала. А ты вот скажи мне, барин, - вновь повысила голос старуха, - как же Лукерья-то моя дочку родить могла, когда она о ту пору уж давно вдовой была? Лушка моя не какая-нибудь там была, не гулящая! Ан вон и не она Машку выносила, а покойная барыня! - с каким-то злорадным торжеством заключила бабка Авдотья.

Петр ахнул.

- Да оно не хитро! - усмехнулась старушка. - Барин-то в отъезде был, а про барынины грехи никто и не прознал! Ловка, смекалиста... Лушку застращала что ли чем? Про то я не прознала, только Лукерья-то моя к животу подушку привязывала, а Варвара Петровна много месяцев болеть изволила, и никто к ней не входил, акромя Лушки, да лекаря ейного, заморского. Так-то! Лушке моей срам от людей, ну да Варвара Петровна обижать ее не позволяла. А люди все примечают! Мне Лукерья бросилась в ноги и во всем созналась. Молила все сохранить в тайности. Машку за дочь признала, любила ее. А Варвара Петровна Машеньку вместе с барышней Катериной Степановной растила. Так-то оно, барин!

- Маша знает? - изумленно выдохнул Петр.

- Да люди болтали, верно, слух и до Машки и, вестимо, до барина дошел. А потом же, Машенька как в возраст вошла - стала вылитая барыня. Не мудрено разгадать...

- Да как же мать могла дочь свою в крепостной неволе держать?

- Дело ясно - мужа боялась. Что там про меж них было, нам не ведомо. Може, и хотела Машкину судьбу устроить, не успела - померла. Чо тут гадать?

- А кто же отец Маши?

- И-и, пойми теперь. Варвара Петровна барынька бойкая была, а барина не любила.

Петр молчал, нахмурившись.

- Значит, поэтому Машу так Степан Степаныч не любит, - в раздумье проговорил он, наконец.

- Вестимо! Сперва гнать хотел на скотный двор, как барыня померла. Барышня-то вышла замуж, княгиней стала. Упорхнула из гнезда родимого, выдала Машку отцу на расправу. А потом что-то подобрел Степан-то Степаныч, сам уж Машку в каменья, в парчу обряжать было вздумал... Не поймешь, что ль, почему? - вдруг почти прикрикнула бабка, глядя на Петрушу злыми глазами.

- Быть не может! - вновь ахнул тот. В полутемной своей «храмине» все же сумела разглядеть Авдотья, как переменился он в лице.

- Ну вот - не может! Да что с тобой, барин? Машка-то не гляди, что не красавица, любую кралю за пояс заткнет. Да только по тому самому, как помыкает ныне ею, горемычной, любая поломойка аль стряпуха, поймешь ты, любезный, как моя Машенька барину повиновалась!

Петр молчал, мрачно глядел в угол, ничего не видя. Бабка Авдотья приглядывалась к нему с любопытством.