Легкая поступь железного века

- Вы уж, барин, на меня не гневайтесь! - вдруг присмирела она. - Обидно мне стало, чего-й то вы пришли о Машке выведывать. Люблю я Машеньку-то. Лукерья ее за дочку родную считала, своих-то детушек не дал Господь. А вам Машу грех бы обидеть, ох какой грех! Она вас из леса тащила, со всех сил, пока Антип не пришел на подмогу. Да сюда, ко мне. Вона сараюшка у избы стоит... Я, грешница, думала, Богу душу отдадите. Жалела вас Машенька. Всё молитвы над вами читала. Потом Антип уж барину все обсказал - взял вас барин в хоромы. Так вы, небось, теперь за него-то, барина, свечку Богу поставите! - усмехнулась. - Ох, грехи мои тяжкие! И чего разболталась-то я? Думала, все одно люди набрешут, дай уж я... Ведали чтоб, коль Машку обидеть решились... Пришел, расспросил, я все и обсказала! И верно! - вновь рассердилась бабка. - Чо ходить? Чего всем от Машки надобно? Несчастливая она, сиротинушка горькая. Доволен ли теперь, барин? Хошь, поди к Степан Степанычу, пущай узнает, о чем я тебе тут врала! Засерчает - так и так помирать. Я свое отжила, а Машке что уж хуже того, что есть... Так-то! Ох, грехи наши, - вновь заохала больная старуха.

Петруша уже не слушал ее причитаний...

Степан Степанович в своей опочивальне занимался важным и тайным делом. Запершись изнутри, он достал из тайника шкатулку, почти доверху набитую драгоценностями, и опустил в нее золотой перстень. Любуясь блеском дорогих камней, призадумался. Вероятно, думы его были приятны, так как он не сдержал улыбки. Наконец не без жалости закрыв шкатулку и заперев ее, Любимов вновь убрал свое богатство в тайник, сокрытый старинной иконой, и умильно на тот образ перекрестился. Ключик от шкатулки повесил себе на шею.

Выходя из спальни, столкнулся с Гришкой.

- Чего тебе! - гаркнул на парня. Гриша, словно красна девка, потупил взор.

- Милости пришел просить у вас, барин.

- Какой такой еще тебе от меня надо милости? - проворчал уже спокойнее Любимов.

- Да все... все о том же деле...

- Да говори, не тяни!

- Марью Ивановну в законные жены обещать изволили...

- Обещал так обещал, чего еще хочешь?

- Я-то ничего... Я обожду, коли что, Степан Степанович. Да Марья Ивановна...

- Что? Или уже не согласна?

- Не угоден я ей стал, барин, нос от меня воротит.

Любимов сжал кулак и, потрясая им, прокричал:

- Много думает о себе твоя Машка! При мне, небось, не как при покойной Варваре Петровне! Да и то, лишь Катеньку любя, потакал глупому дочкину капризу - склонности ее к этой девке. Не бойсь, Григорий, я покажу этой несносной, как надобно господина почитать. Готовься к свадьбе – не за горами. Любимов свое слово держит.

Петр теперь часами, особенно под вечер, гулял возле избенки Авдотьи, поджидая Машу. Бабка больна - не может Машенька к ней не вырваться, хотя бы тайком.

Да, зажился он в Любимовке, пора и честь знать. Но уехать сейчас - смерти подобно. Не жизнь будет - медленная пытка. Нет, не случайно привел его Господь сюда, не случайно...

Вот она! Не спутаешь ее походку. Петруша скрылся за знакомым сараем. Слышал, как болезненно заскрипела дверь в избу. Еще немного подождать... Тишина, темнота, легкий ветер шевелит волосы... Петруша бросил труголку наземь, уселся на траве, прижавшись спиной к дырявой стене сарая. Вновь это чувство - боли мучительной, но сладкой как счастье. Что же делать тебе, Петр Григорьевич? И чего ты хочешь от этой девушки?

Ждал он недолго. Вновь застонала дверь, Маша бесшумно выскользнула из избушки в полосу лунного света. Петр тихо ее окликнул.

- Вы? Что вы? - ее возглас был как вздох. - Хотите моей погибели?

Петруша покачал головой.

- Поговорить... - прошептал он. - Хотя бы пять минуток...

Маша, прищурившись, пыталась разглядеть лицо молодого человека в бледном свете луны. Потом едва ли не в отчаянии схватила его за рукав. Он опомниться не успел, как девушка протащила его за собой и почти что втолкнула в сарайчик. Захлопнув дверцу, встала перед ней, заложив руки за спину. Петр не видел, но ощущал, как пылает ее лицо, как горят обычно такие озерно-тихие глаза.

- Все одно, - заговорила Маша, словно в лихорадке, - вы уедете, а мне смерть! За что же вы со мной так? Не понимаете? Нельзя, чтоб нас вдвоем видели!

- Но я сказать вам хотел...

- Уж и на «вы» величать меня стали? Или и вам кто-то...

- Все я знаю! – перебил Петруша с досадой. - И про матушку твою родную, и про Лукерью, матушку названную.

- Ах, вот как! - Маша нервно засмеялась. - Знаете, стало быть, кто я? Машка - Лукерьина дочь, барская кровь... Барышня нагулянная! Что ж - за барскую кровь не расплатишься! А про батюшку моего вам не сказывали? Вестимо! Сам Степан Степанович, думаю, о том не доведался. Кто ж теперь отца разберет? Не подумала о том барыня, родимая матушка, что в нее я выйду и лицом, и статью. Что так просто всем тайна откроется. Что сильней во мне ее - ее! - кровь скажется! Барская кровь…

- Маша! - закричал чуть не в голос поручик, вклиниваясь в неудержимый поток ее речи. - Голубушка, перестань! Ты больна, лихорадит тебя...