Легкая рука

Известно, что всякая власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно. Горбов же слишком привык за последние годы пользоваться выработанными им механизмами управления. Не так уж случайно попал он к Елисееву, потому что не случайно оказался на пути Светланы не то вор, не то хулиган, от которого ее спас Валентин. Наслышанный о лаборатории прогностики, Горбов сначала хотел познакомиться с ее людьми, разобраться в ее работе.

Но ему сразу не понравились Елисеев и Нейстрин, показались нелепыми разговоры, дурацкими планы — и кто знает, что за роль сыграло тут неосознанное чувство ревности, ревности сразу к идее и к Светлане.

Горбов мимоходом продемонстрировал на лаборатории прогностики силу нажитых за последние годы связей вместе с силой кнопок, нажатых в нужной последовательности. Продемонстрировал в полной уверенности, что прав и вправе это сделать.

Но его запруда не остановила ни реку Галис, ни паводок на Енигирке. А тот без помех — дамбы ведь не были построены — обрушился на десятки сел. Известие о катастрофе на Енигирке разрушает уверенность Горбова в себе — но не заставляет его поверить Нейстрину и Елисееву. Однако Валентин считает себя обязанным помочь пострадавшим на Енигирке и прибывает туда с отрядом строителей.

На Енигирку же примчалась от своей газеты Светлана. Она узнает в Горбове своего спасителя, распознает в нем же — благодаря телеграмме Елисеева из Москвы — губителя лаборатории прогностики. О, у меня была написана целая большая глава, где сначала Светлана, как журналистка, поражалась умению Горбова руководить людьми, еще не зная корней этого умения, потом случайно оказывалась вместе с ним в самолете (хотя в той же телеграмме Елисеев очень советовал Светлане в ближайшие дни самолетом не пользоваться); вынужденная посадка создает идеальные возможности для объяснения, которое из научно-этического превращается в любовное…

Горбов, правда, по-прежнему отказывается верить в предсказания, за исключением тех, которые осуществляются целенаправленно, но есть надежда, что Светлана его переубедит; тогда лаборатория прогностики восстановится, Валентин войдет в число ее сотрудников, а затем последует хэппи-энд.

Но, живописуя трогательную эту сцену, автор понял странную истину: величайшие из провидцев, истинные предсказатели, должны были пройти по истории незамеченными. Потому что смогли сделать так, чтобы предсказанное ими не сбылось.

Прорицатель вещал: враг ворвется в город с запада; западную стену укрепляли — и штурм кончался ничем, а на голову неудачливого пророка падал позор; о царь, говорил другой пророк, перейдя пограничную реку, ты потерпишь поражение — и царь продлял мир с соседом, а затем винил мудреца в том, что не добыл себе земель, сокровищ и славы.

Пророчество Нейстрина могло быть признано Горбовым потому, что оно сбылось — но, будь построены защитные дамбы у Енигирки, как удалось бы определить убытки, что пришлось понести при их отсутствии?

Теперь эти убытки были налицо. Но зато невозможно оказывалось доказать, что запланированные первоначально дамбы от убытков уберегли бы.

Потому что, как мы знаем, неравномерны ширина, глубина и количество воды в реке Галис.

Одни предсказывают войны, падения городов и потопы — а потом века живет память о сбывшихся пророчествах. Другие рекомендуют укреплять армию, строить крепости и сооружать ковчег, на котором можно спастись.

С почтительным восхищением думаю я о тех, чьи предсказания не сбываются, и не сбываются потому, что им верят, — об антикассандрах и противонострадамусах, выравнивающих дно реки Га-лис и вывешивающих спасительные предупреждения о порогах на ней. Как нужен их дар нашему миру!

Что же касается предвидения несчастий помельче и частных удач…

По одной из тех странных случайностей, которым не устают удивляться самые заядлые реалисты, я очень вовремя увидел на прилавке букинистического магазина “Санкт-Петербургский вестник” за январь 1781 года. Номер открывала статья под названием “Для чего не полезно предузнавать будущее”.

Автор ее был уверен, что знать о будущем, но не все, — значит, по сути, не знать ничего. Ибо:

“Как скупость стечением богатств, а честолюбие приращением честей не умаляются, но вяще умножаются, равно и желание знать свою судьбу от совершенного оныя знания больше лишь возгорится, нежели утишится”.

И дальше:

“Известное грозящее нам бедствие не больше ли будет меня мучить, нежели неизвестное?”

А если узнать все-все-все? Вот вам ответ, данный в XVIII веке:

“Человек, хотящий знать будущую свою судьбу со всеми ее обстоятельствами, желает дела, заключающего в себе совершенное противоречие: он желает… вперед знать приключения, которые не могут быть приключениями, коль скоро он их знает…”

Прекрасной старинной прозой была нарисована чудовищная картина мира, где люди знают, что им предстоит, и заранее страдают от несчастий, неотвратимых и неизбежных, и не радуются удачам, которые им известны до своего прихода.

“Положим, что свет и человеческое естество не разрушатся, но свет какой бы был ад! И какое бы ужасное щастие было щастие быть человеком!”