Легкая рука

Категорический вывод!

Человек позапрошлого столетия молит: “Если бы были люди, имеющие дарование предсказать мне мою судьбу, я их прошу и заклинаю: скрыть от меня свое злополучное знание. Поветрие, голод и война суть бичи государств, но будущей судьбы предсказатели, буде бы они были, суть опаснее гораздо для рода человеческого, нежели помянутые бедствия”.

“С каких это пор людей останавливает утверждение: то-то, мол, и то-то “не полезно”? — спросил бы Нейстрин, услышав такое рассуждение. — И вообще — раз эта идея неосуществима, тем более ею стоит заниматься”.

* * *

Но, по зрелом размышлении, негативист взялся за еще более трудное, но зато менее опасное для человечества дело, вернулся к прежней профессии историка и пытается восстанавливать прошлое. Елисеев поселился на Камчатке неподалеку от группы вулканов: там его дар реализуется наиболее наглядно, и способность этого хмурого парня предчувствовать извержения принесла ему почетнейшее признание.

Валентин Горбов — ведущий сотрудник кооператива “Перспектива”, помогающего потенциальным женихам и невестам найти друг друга. Но возглавляет этот кооператив Светлана Горбова, поверяющая все расчеты мужа. Только никогда не говорите Светлане и Валентину, если приведется встретиться, что они, мол, провидцы. Знали бы вы, с каким жаром супруги Горбовы опровергают самую возможность этого — и подчеркивают, что главное в человеческой жизни происходит после свадьбы, а сами они всего лишь помогают людям встретиться, без каких бы то ни было гарантий на будущее. Но, рассказывают, браки-то тем не менее получаются прочные. Может быть, Горбовы скрывают “свое злополучное знание”?

Течет река Галис.

Рассказы

Возможное и невозможное

Планета правда

1

— Люблю москвичей! — будто бы сказал один кавказский поэт собравшимся у него приятелям. — За то люблю, что, когда они у нас, — они наши гости, и когда мы у них — они наши гости.

Эту байку мне рассказали на Внуковском аэродроме.

И в Ереван я прилетел на этот раз настороженный: за каждым своим шагом следил, а в кафе или ресторане хватался за бумажник, точно ковбой за револьвер, — чтобы успеть первым.

Прежде считал, что южане любят показать пришельцу широту души — пусть порою из не слишком похвального желания пустить пыль в глаза. Теперь же я жадно ловил признаки удовольствия на лицах сотрапезников, когда те обнаруживали, что расплатиться я “успел первым”. И не верил, даже ясно читая на этих лицах разочарование, а то и обиду. “Э, нет! Вы наши гости…” — твердил я про себя, поднося пышные букеты и коробки конфет сотрудницам института, куда был командирован, женщине-инженеру на опытном заводе, случайным знакомым, зазвавшим меня в гости.

Благо денег с собой оказалось довольно много. Благо! Копились на кооператив — чтоб нам со Светкой было где зажить своим домом. Но во время моей предыдущей командировки она, Светка, благополучно подала заявление в ЗАГС. Поскольку же в одиночку сделать это еще никому не удавалось, то в партнеры себе выбрала Вовку, которого я звал именно так, опираясь на более чем двадцатилетний опыт общения (начиная с детского сада).

А заведующим отделом в моей газете сделали парня, работавшего здесь на добрых полгода меньше меня. Сделали после того, как я на летучке в пух и прах раздолбал позицию газеты по одному спорному вопросу. Очевидно, для главного редактора этот вопрос спорным не был.

Командировка должна была дать передышку нервам — да вот не дала, а уже подходила к концу… Дела переделаны, нужные встречи — позади, самолюбие свое кое-как потешил, покоя — не нашел…

В последний ереванский день ноги сами понесли меня куда-то на окраину города. Сюда еще не добрался всерьез городской трест благоустройства — или как он там называется? — и грубый булыжник мостовой не успел прикрыться асфальтом, а между увитыми диким виноградом двухэтажными домиками выпирала к самой дороге ничем не прикрашенная серая скала; на булыжнике, скале и виноградной зелени густо лежала — до дождя — желтая пыль.

Я шел — и представлял себе, как соотечественники большого поэта говорят между собой о заезжих москвичах; как Светлана объясняет поддакивающему Вовке, что я всегда был несколько инфантилен; как главный редактор озабоченно покачивает головой, выспрашивая у сотрудников, что у меня с ними за отношения, да и вообще — уживчив ли я…

Не понимают люди друг друга, обманываются и обманывают, и ничего с этим не поделаешь. Сколько ни крой ложь во всех ее разновидностях: во здравие и во спасение, в крупном и мелочах, другим и себе…

Ох, была бы телепатия! Сколько о ней пишут — а толку? Конечно же, чисто лженаучная идея. А мы-то точно по науке живем; думаем одно, говорим другое, делаем третье.

— Не надо, — услышал я у самого уха негромкий голос. — Не надо так считать.

Слова звучали как-то слишком ровно (впрочем, это-то я понял много позже, хотя некую странность в речи уловил сразу, еще не успев осознать, чем именно вызвано ощущение “странности”).