Легкие шаги безумия

— Собственно, ради поездки в Сибирь Майкл и прилетел в Россию, — сказала она как можно спокойней. — Он изучает русскую историю, попросил меня помочь, поработать с ним в качестве консультанта-переводчика. Это двести долларов в день, очень приличные деньги.

— Я десять дней тебя не увижу, — тихо произнес он. — Ты едешь только из-за денег?

— А из-за чего же еще?

— Я могу дать тебе, сколько нужно…

— Веня, я привыкла зарабатывать деньги, а не брать просто так.

— Но у мужа ты бы взяла просто так?

— С мужем у нас общие деньги. У тебя ведь с твоей женой тоже? И давай оставим эту тему.

— Но я не хочу, чтобы ты улетала…

— Веня, ты же не маленький мальчик. Десять дней пробегут очень быстро, ты оглянуться не успеешь, я вернусь. В конце концов, дело не только в деньгах. Я обещала Майклу, ты ведь понимаешь, что обещания надо выполнять.

— Да, — кивнул он, — я понимаю.

«Откуда в нем эта беспомощность, потерянность? Эти умоляющие интонации… Господи, даже слезы стоят в глазах! — думала Лена, глядя на его бледное лицо, на дрожащие руки. — Он столько всего прошел, он перешагивал через трупы, а сидит сейчас передо мной, как маленький мальчик, которого впервые оставляют в детском саду на пятидневку. Или он гениальный актер, или я круглая идиотка… Я ничего в нем не понимаю. Когда я с ним, мне кажется, я вообще ничего не понимаю в людях».

— А с кем останется твоя Лиза? — спросил он, закуривая и немного успокаиваясь.

— С няней. У нас очень хорошая няня.

— Вы будете только в Тюмени или поедете еще куда-нибудь?

— Пока не знаю. Майкла интересуют сибирские деревни. А что?

— Я бы мог вырваться в Тюмень дня на два… У вас уже заказана гостиница? Ты знаешь, где вы будете жить?

— Веня, у меня там не будет и минутки свободной. Я еду работать. Веня, ну ты же не маленький.

— Ты не хочешь, чтобы я прилетел туда?

— Я позвоню тебе. А сейчас отвези нас, пожалуйста, домой. Майкла надо уложить в постель. Он спит. К тому же я не успела собраться.

Профессор тихо посапывал, раскинувшись в кресле. Волков взял в ладони Ленину руку и стал осторожно целовать каждый палец.

— Ты ускользаешь, — шептал он, — ты не веришь мне, я тоже никому не верю, кроме тебя. Ты не представляешь, как я тебя люблю. Тебя так никто никогда не любил, я раньше думал, что так не бывает, а когда увидел тебя… через четырнадцать лет… за это время было столько грязи, крови, дерьма… и раньше… и сейчас. Я умру без тебя…

Он говорил словно в бреду. Краем глаза Лена заметила, как официант высунул голову из-за двери и тут же скрылся. Никого, кроме сладко сопящего Майкла, в ресторанном зале не было. Обещанные американскому профессору «новые русские» в тот вечер так и не пришли в закрытый клуб "К".

Глава 26

Павел Севастьянов по кличке Сева, двадцатидвухлетний боевик ясеневской группировки, впервые в жизни сидел в КПЗ. Ему определили в забитой до предела камере место у параши. Вонь и духота не давали уснуть. К этому прибавилась чесотка.

Лежа ночью на нарах, глядя в гнилую темноту камеры, Павел чесался до крови и думал о том, что лучше бы его взяли сразу, вместе со всеми, а не через несколько дней.

Он был единственным, кому удалось уйти и осесть на дно после разборки с дроздовской командой в «Витязе». Он сам удивился, что ушел так легко, и поверил, дурак, будто и дальше ему повезет. Но заложили свои же. Только свои знали, что он мог прятаться у Наташкиной бабки, в старой заброшенной деревне Коптево под Тулой. Только свои. Сами менты не то что бабку, и Наташку не вычислили бы. Никто про их дружбу-дюбовь не знал, даже родители.

А теперь выходит, что лучше бы его взяли сразу, со всеми. Тогда не шили бы ему еще одну тяжелую «мокруху». Кто-то шлепнул-таки певца Азарова, уцелевшего при разборке. И по всем раскладам получалось, что именно он, Пашка Севастьянов, первый подозреваемый. Азарова шлепнули утром, а Пашку взяли поздно вечером. Он вполне мог смотаться в Москву из села Коптева и вернуться обратно. И мотив у него был, и время. А что бабка Наташкина, слепая-глухая, честно сказала, что никуда Пашка не уезжал в тот день, наоборот, крышу чинил, так это не в счет. Никто его, кроме бабки, на крыше не видел. А она ведь слепая, глухая, ей девяносто лет. Она перепутать может и день, и час, и самого Пашку. Не в счет такой свидетель. Единственный свидетель — не в счет.

В тесной камере, под храп, стоны и сонные бормотания соседей, Пашка Севастьянов думал о том, что менты с удовольствием скинут на него убийство Азарова. И нет у него ни малейшего шанса отмазаться. А это вышак…

Уснуть Севастьянову удалось только на рассвете. Это был дурной, нездоровый сон. Зудела кожа, расчесанная до крови, снились кошмары, вставало из тухлой темноты смеющееся гладкое лицо Азарова, даже песенка звучала в ушах про неверную любовь.