Легкий мужской роман

Однажды у меня зазвонил телефон. Предупредительного – однократного – звонка не было; звонили чужие. Звонил, собственно, некто Поленький Сальвадор Владиславович, и сообщил мне кучу пренеприятных известий. Во-первых, некто Поленький – это и был тот самый заурядный женатик, первый полюбовник Люськи 16, у которого я беспощадно ее отъял и которого Люська запросто называла Алик или Леша. Во-вторых, Сальвадор Владиславович язвительным баритоном (изысканное хамство интеллигента) донес мне, что Люська разговелась еще до меня, с неким Пашкой, который, видите ли, «имел» ее на виду у всего пятиэтажного дома в то время, как выгуливал своего породистого питбуля. Совмещал, гм, гм, приятное с полезным. Не питайте иллюзий, будто вы отбили красавицу у Сальвадора. Красавицу вышвырнули. А вы ее подобрали. После Пашки Барышевского, имейте в виду, типичного пижона. Там и СПИД, и все что угодно… Не желал беспокоить, но счел своим долгом…

Да, недооценил я женатика, как, впрочем, и Люську тоже. Построил свой дом как бы крепость – не пускай в него никого. Купи себе питбуля. А пришла беда – отворяй ворота, и хоть семь бед – один ответ. Все знает народ. Вот только какой ответ?

И я, как последний мерзавец, стал настраиваться на конструктивный диалог с Люськой, навязывавшейся мне в жены. В сущности, меня интересовало два забавных пустяка. Первое: мог ли быть ребенок как-нибудь не от меня, а, например, от Пашки Барышевского, сына начальника треста. Второе: мог ли быть какой-нибудь СПИД у сына начальника треста, у Люськи 16, у меня и моего (или пашкиного, не суть) ребенка. Вот, собственно, чем ограничивались пределы моей любознательности.

Традиции реалистического письма настойчиво заставляют меня обратиться к психологизму. Но что вы увидели бы в моей окаменевшей душе, талантливо вывернутой наизнанку? Там несколько, возможно, смертельных ран саднили одна больнее другой. Вот и все.

Призовите на помощь воображение, читатель, и вы прекрасно обойдетесь без психологизма и избавите меня от вторичного погружения в годичной давности кошмар.

Слушал я как-то божественно ностальгическую мелодию Федьки, и тут вспомнил, что есть на свете друзья. Захотелось почему-то начать с дорогих и преданных женщин, конкретно, с Люськи 3, матери двоих детей, верной жены и моей интимнейшей подруги, богини орального секса. У нее сейчас молодой любовник, которого она регулярно переутомляет, а потому выглядит ягодкой и порхает перепелочкой. Она интересовала меня в качестве эксперта по не устоявшейся мужской и рано созревающей женской психологии. Люська 3 грешила отчасти радикальными мнениями, но тонко разбиралась в людях. «Знаю я этих лягушек-скороспелок, – говаривала она. – Ноги расставить толком не умеют, а туда же: мне не трудно, а ему приятно. Позор для куртизанок, и больше ничего».

– Ты, Женя, жуткий осел, – мягко попеняла мне Люська 3. – Лезешь нашей сестре под юбку и не удосужишься поинтересоваться…

Люська наградила меня в свое время гонореей, и с тех пор мы понимали друг друга с полуслова. Не обошла она и тему граблей, на которые, якобы, я прирожденный умелец наступать. Кое-что из сказанного ею я вынужден опустить.

– Хочется же и на елку влезть, и задницу не ободрать, – слабо защищался я.

Люська бегло, буквально несколькими примерами просветила меня относительно павших беспредельно нравов эпохи. Один из примеров был ей особенно дорог: ее родная дочь не далее как месяц назад сподобилась на аборт.

– Значит так, скалолаз ты наш, спелеолог, – засучила рукава слегка перезревшая ягодка, практичная, развратная и очень добрая баба. – Ты ему скажи так…

Замысел ее был прост и коварен, как и все, что исходит из головы и сердца истинной женщины. «Понял, солнце мое?» – деловито заключила она.

Я понял, что старых друзей надо ценить: кто так посочувствует и бескорыстно подаст добрый совет. И еще я уяснил себе, что исходить из каких-то абсолютно скотских координат в вопросах интерпретации натуры человека я патологически неспособен. Теоретически-то я неплохо представлял себе природу человека, а вот Люська руководствовалась только практикой, и в очередной раз сухая теория не выдержала сравнения с живым древом жизни.

Потом я позвонил Бахусу. Чем хорош обрусевший потомок поволжских бюргеров, так это тем, что он всегда твердо знает, что надо было делать, чтобы не случилось то, что имело несчастие случиться.

– Есть только три верных правила: работай, не верь бабам и верь в себя. Вот три верные карты в казино жизни. Скажи, что тут сложного?

Этим вопросом Бахус бодро загнал меня в еще один тупик. Я буквально не знал, как парировать.

– Вовка, что бы ты сделал на моем месте? – мистически поставил я на «рацио» германского ума.