Легкий способ завязать с сатанизмом

И как-то дальше время катилось, была весна, прошло лето, стала и стоит осень. Первый красный листик меня под дых ударил, вот же, что-то меняется, щелкает конвейер, счастье и несчастье штампует, обычную жизнь. За продуктами жена все сама, а это вытолкала, отправила, как нашло на нее что-то. Тыкву на рынке понадобилось и что еще подвернется. Рынку я удивился и вспомнил, что я на юге, прилавки ломились, продавцы ломались, если пробовать торговаться, но я не пытался, куда еще, покупка – это и так событие. Ходил меж цветных горок, персики как живые, пройдись по шерстке, и замурчат, сладкие помидоры, пряный дурман василька, ушлые южане знают, что за Базилевсами прячутся обычные Васьки, и зовут баклажанного цвета траву именем сизых цветов. Средь этой одури я набрал полные руки, и даже развеселился, и тут поймал легкий переполох – про тыкву забыл, а и взять ее некуда, разве что в машину все сначала отнести. И я шел на парковку, и помахивал пакетами, и поймал взглядом паутинку в голубом воздухе, и вдохнул всей грудью, и улыбнулся, и встретил длинные печальные глаза пчелы моей, стрекозы. И ведь такая же острая, только светится теперь не изнутри, а насквозь, пергаментная, желтоватая, небесная. Катит коляску, да если б дитя внутри – рыжий мужик без ноги, с бородой, хмурится, командует: «Что встала, растяпа?». Уля глядит на меня, шмыгнула носом, уголки рта ползут вниз. Пакет в моих руках треснул, покатились на асфальт помидоры, кровяные тельца. Уля очнулась будто, двинула вперед коляску, красным соком брызнуло из-под колес, бородач разразился смехом. Уля зажмурилась на секунду и после тупо смотрела прямо, на взгляд мой не отвечала. Я стоял разоренный и смотрел ей в спину, и казалось, что под ее тонким пальто дрожат лопатки.

Я сел в машину и тупо уткнулся в руль лбом. Он был прохладный, пришли сумерки, может, прошли миллионы лет. В коляске, верно, тот самый вояка, на старых фото безбородый и с полным комплектом конечностей, но ведь время меняет людей. Да что за глупость замыслила Уля – пропалау меня, чтобы окончательно пропастьс ним! Подвиг ненужной святости – зарыть себя и рядышком, как случайных жертв, прикопать и меня, и наше счастье – и ради кого? Ради рыжего, что и здоровым ее колотил. И ведь сколько в него на войне стреляли, убить пытались, а попали в мою жизнь.

Так я думал, и ехал не глядя, и вписался криво в ограду, и подушка безопасности разбила мне нос, и ударила в грудь, и в больнице нужно было проверить, не сломал ли я ребра. И рентген просветил меня насквозь, и пока я лежал под жужжание, прозрачной стала и моя голова, и я наконец-то понял, что несчастье живет по законам сохранения энергии. Взять на себя несчастье – значит забрать его у мира, спасти других, предотвратить большую страшную беду. И Уля благословила меня как ровню, разделив со мной горе пополам.

Наука убивать

А ведь хорошо стрелять в человека. Уместиться за камнем, высунуть дуло, целиться. Обернуться на раскуроченный труп товарища – вот те крест, мясной друг, отомщу гадам. А он глядит последним глазом с половинки головы и знает: я убью их всех. Брат мой потерянный, до встречи в Вальгалле. Ночью я ловлю часового у сортира и вспарываю глотку, он благодарно хрипит – никчемная жизнь кончена, впереди свет. Тяжелое тело расслабляется, я кладу его на землю, липкий от крови и пота, запыхавшийся. Дальше резкая боль и тишина – ничего больше нет, но все не зря. Это жизнь, это смерть! И зачем мать отмазала меня? Минус шесть, плоскостопие, недовес – спустя десять лет плюс гастрит и боль в пояснице – лишь бы не грыжа.

Возвращаюсь в офис. Подрядчик увез товар в Самару вместо Саратова, а весь срам выгребать пришлось мне. Скучное, как учебник, совещание. Ну здравствуйте, эрекция. Закинул ногу на ногу под стеклянным столом, бумаг навалил, брови нахмурил – а что, даже солидно. Силами трех отделов решили, что дважды два – четыре, и, ощутив себя высокоэффективной командой профессионалов, разошлись.

Бабы из кабинета ускакали на конференцию по продажам. Меня оставили на хозяйстве. И не собираюсь пахать за всех. Завариваю чай, поглядываю в окно, открываю любимый порносайт. С шумом и грохотом врывается директриса, дородная тетка лет шестидесяти. Глядит на расстегнутые штаны, ухает, пучит глаза. Бешено вылетает. Остаток дня чувствую: вот-вот грянет, но тишина. В одиннадцать ночи сообщение: «Пиши по собственному. Две недели можешь не отрабатывать».