Легко

И улыбаюсь, хотя мне неловко, даже плохо. Я бы с ним ни за что не стал делить этот кусок, пусть это будет последний кусок пищи на земле. Даже если бы я знал, что умру от голода, я хотел бы оставить о еде хорошее воспоминание. Но вот Агата — даже смешно, как она старается удержать равнодушный вид, но это ее последнее замечание — Шулич вдруг посмотрел на нее по-доброму.

Шулич: Ну давай, положи его на теплый камень.

Откуда такое гостеприимство, непонятно.

Минуту назад он говорил о старухах, о сковороде, которой разбивают голову, о драке с врачом «скорой помощи», а тут вдруг: давай? Мне очень хочется в туалет, а не могу, а он… Да, этот покажет свои умения по выживанию в природе. Нужно выжить. Любой ценой. Ты это имеешь в виду? Потому что, похоже, так оно и будет. У Агаты даже посветлели глаза, она тоже забыла о том, как минуту назад на него орала. Бурек! Для нее, наверное, семейная ругань — что-то привычное. Уже поднялась, сделала пару шагов. Принесла к огню здоровый камень, довольно плоский. По размеру больше бурека. Замерла, вопросительно глядя на Шулича.

Шулич: Положи его на середину. На огонь. Подождем, пока согреется.

Агата склонилась над костром, придвинула камень, положила бурек на камень. Отдернулась в сторону от красных искр. Потрясла руками.

Агата: Я еще ветку положу.

Непонятно, откуда этот энтузиазм.

Я: Вы что, действительно собираетесь это есть?

Они даже не удостоили меня ответом.

Смотрю на них. Агата садится на корточки; их лица довольны, меня они игнорируют. Огненный свет заливает их, они внимательно следят за ветками, просохшими у огня и сейчас вырисовывающимися черными силуэтами в красном огне, они ждут, пока ветки не начнут трескаться и пускать языки пламени. Огонь разгорится, согреет камень и великодушно примет в себя все богатство бурека с Миклошечевой улицы. Медведи остановятся на своих ночных маршрутах, удивленно задерут носы, потянут лесной воздух и зададутся вопросом: разве это не обед из кулинарных богатств братских народов? Как это попало в наши края?

Да, чего только не происходит. Главное, что не скучно. Но где же Презель?

Встаю. Нет, слишком хочется в туалет. Нет смысла, не буду дураком. Хотя я и не знаю, чем буду замещать потерянную жидкость. Мы ведь даже бутылки воды не купили по дороге из Любляны — ошибка. Голод можно легко перенести, а вот жажду… Ай-ай-ай, чем все это закончится.

Я: Вы поглядывайте в эту сторону, я на минутку до куста.

Шулич смотрит на меня непонимающим взглядом, он как раз собрался мешать палкой полено, которое подложила Агата. Палка замерла.

Я поясняющим голосом: Зов природы.

Шулич: Нужна компания?

Не такой уж это невинный вопрос, пользуется моментом, что мне неудобно.

Я: Хотите подержать?

Не знаю, почему я это сказал. Ни разу в жизни, никогда еще так не вел себя, что тут скажешь, может, это заразно. Такое настроение деревенского праздника. Кто он мне? Шулич засмеялся в полный голос, как будто услышал лучший анекдот дня.

Шулич: Да нет, как-то не хочется. Как-то не хочется.

Лучше нет. Точно, вернусь в Любляну, напишу на него жалобу.

Нет, не будет у нас мужской компании. Главное, оставь красотку Агату в покое. Сначала ты на нее психологически нажимаешь. Потом еще бурек будете вместе есть — что-то нездоровое во всем этом.

Струя широкая, брызгается, хорошо просматривается в свете луны — рядом с огнем луну не так видно, а здесь за кустом лунный свет ярче, весь холм залит таким шелковым, голубоватым светом, будто какой-то заснеженный холм, хотя здесь на удивление тепло. Потому что, в конце концов, мы довольно высоко. Возможно, этот март — что-то особенное. Не похожий на другие марты, о которых у меня свое мнение. Струя брызжет и светится, как миллион капель в водопаде. Что, за мной действительно кто-то наблюдает? Наверняка. По всей логике событий. Здесь кругом воры! А сзади мою спину, без сомнения, просверливают острые глаза Шулича, внимательно рассматривая. Здесь я ровно на перекресте двух взглядов — жандарма и преступника. А я, кто тогда я? Человек должен привыкнуть ко всему. Где Презель? Черт возьми, где же Презель? Такой вежливый, надежный полицейский? Я ему прощу все его подкалывания вместе с Шуличем, лишь бы он вернулся! Пусть придет и скажет, что за нами едут, что нам привезут новый аккумулятор. Дед Мороз! Святой Николай! Санта-Клаус! Да кто угодно, только вытащите меня отсюда!

Сегодня утром, когда я вышел от министра, я заглянул к Розману, который занимается проблематикой цыганских поселений. Мне непонятно, почему министр выбрал меня, а не его. Может, потому что Шаркези не любят даже жители цыганских селений, и он не хотел, чтобы и с этой стороны был бунт. Шаркези — это надстандартная семейка. Или Розман ему показался слишком старым, слишком закостенелым для полевых работ. Ага, сидел бы он здесь сейчас, у костра!