Легко видеть

А вторым по значимости средством удержания всех индивидов, составляющих народ, от самовольства и самовыражения был как раз обязательный коллективизм. Его можно было прекрасно, просто безгранично, объединять со страхом для совместного воздействия на людей в интересах властителей общества. Типичный путь советского человека – и Михаила в том числе – начинался в коммунальной, населенной несколькими семьями квартире, продолжался в детском саду, затем в школе, в техникуме или институте. Везде кроме как со стороны ответственных за воспитание лиц человек находился под контролем избранных в общественные организации (таких как председатель совета пионерского отряда, секретарь бюро или комитета комсомола, председатель профкома, секретарь партбюро) или «членов актива», то есть людей, не имеющих общественной должности, но жаждущих ее получить и изо всех сил изображающих свою полезность для власти. Отдыхать тоже полагалось организованно – либо в системе профсоюзных «здравниц», либо в дачно-садоводческих кооперативах от той организации, где работали члены кооператива, в пионерских лагерях, в спортивных лагерях, на туристских базах и альплагерях, где идейный контроль совмещался с контролем соблюдения правил спортивного режима. Все это Михаил тоже прошел наравне с подавляющим большинством других граждан, и везде из него лепили – и далеко не без успеха – человека, удобного для использования в первую очередь в интересах властей – так называемого «сталинского винтика», который отнюдь не переставал быть сталинским после развенчания Хрущевым «культа личности Сталина». Просто отпало, попав под запрет, слово «сталинский», а существо отношения к человеку никак не изменилось – он так и остался «винтиком» той силы, которая почти единолично представляла собой единственную и постоянно правящую партию. Никто не имел ни права, ни возможности игнорировать правила существования в криминальном «социалистическом обществе». Но одни, сколько было сил, противились изнутри превращению себя в покорного, бездумного, обреченного на вечное подчинение раба, а другие развивали бурную деятельность ради того, чтобы, оставаясь рабом, стать надсмотрщиком над еще более бесправными рабами. Но и от тех, и от других высшая власть требовала «идейного единства, сплоченности вокруг родной коммунистической партии и ее центрального комитета». И всем был обещан в скором времени коммунистический рай на Земле, ради достижения которого «пока» приходилось идти на жертвы. Лживые посулы тем легче срывались с языков демагогов, чем труднее было достичь того, что они обещали и что призывали творить. Их «новояз» внешне очень мало отличался от нормального естественного языка, просто привычные слова в «новоязе» означали совсем другое, чем в общем обиходе. Достояние человечества – естественный язык – заставили обслуживать процесс принудительного оболванивания масс, превращая слово за словом в оружие демагогии. В «новоязе» «мир» означал войну, «правда» – ложь, «социалистическая демократия» – террористическую тиранию, «победа или торжество несокрушимых ленинских идей» – результат тотального подавления инакомыслия грубой силой. Врать в подобном духе разрешали сколько угодно и кому угодно. И это въедалось в сознание и подсознание, в разум и душу людей настолько глубоко, что многие позволяли себе не просто покориться диктату, но и верить в то, во что заставляли верить, до смертного часа. Впрочем, чему тут было удивляться – к сожалению, выдавливание из себя раба не сделалось общенародным занятием, когда стало возможно двинуться под действием собственного импульса в сторону подлинной свободы. Старшие поколения уже не видели в этом особой необходимости и смысла, да и не верили в терпимость новых демократических властей, потому что кадровый состав правящего слоя изменился очень мало, а алгоритм принятия важнейших для общества решений остался прежним, то есть византийского пошиба тайновластием, которому ни рядовые граждане, ни производящие много шума – в основном вредного по существу – члены «демократически избранных органов власти» практически не допускались. Прежний «новояз» сменился сверхновым. В нем появились словечки типа «разделения властей» – чтоб создать впечатление, будто властная элита не едина, «электорат» в качестве заменителя совокупности избирателей, «харизматический» как характеристика угодного электорату образа того или иного претендента на выборную должность, «высшие человеческие ценности» ради игнорирования удовлетворения общечеловеческих потребностей во всем обществе. Спору нет, это было уже много лучше прежнего лексикона, но все еще очень далеко от осмысленного понимания и использования всех этих слов. Особенно впечатляющим было занесение в сверхновый новояз словечка из английского, точнее – американского языка, снабженного русским довеском – «черный PR» (черный пиар). Аббревиатура PR в исходном значении соответствовала «public relations» «отношения с общественностью». В русском же языке «пиар» означал, естественно, уже совершенно другое. Это было названием того, что надлежало обрушить на головы «электората» во время агитационных и пропагандистских компаний. Естественно, участвующие в выборах и соперничающие друг с другом претенденты обрушивали друг на друга в основном компрометирующую информацию. Таким образом, «черный пиар» был просто псевдокультурным синонимом словосочетания «поток грязи», что явно имело очень мало общего с исходным американским PR.