Легко!

– Я дозвонился до Гарварда, где он читал лекции. В это невозможно поверить. Парень в рубашке родился. Они сказали мне, что позавчера Алекс получил приглашение работать на Уолл-стрит. Он скакал и прыгал от счастья, что будет работать то ли в «Голдман Сакс», то ли в «Джей Пи», они не помнят, кто его точно берет, кто-то из этих. Помнят только, что вице по аналитике. Так вот, от счастья, что он больше не будет мотаться как урод по миру со своими лекциями, которые толком и не кормят, он тут же сдал билет в Эл-Эй на тот самый самолет, напоил пол-Гарварда и спокойненько вчера вечером уехал в Нью-Йорк поездом. Представляешь, как ему повезло! Не могу ему, конечно, пока дозвониться, но когда дозвонюсь, спрошу, чему он больше сейчас радуется: «Голдман Саксу» или что билет сдал?

– Ой, дозвонись, передай от меня привет. Я не так близко его знаю, но всё равно передай, как я его поздравляю с этим выигрышем в лотерею. Не могу представить, что он мог бы быть в этом самолете.

– Ну да. Я пошел звонить дальше, не остановлюсь, пока всем нашим не прозвонюсь. Но я все-таки не думаю, что это Третья мировая война. У вас к вечеру дело, а у нас уже утро. По-моему, все как-то купируют.

– Угу.

Анна и Борис смотрели телевизор весь вечер. Пентагон поврежден незначительно, атака на Белый дом не состоялась. Все рейсы отменены, а те самолеты, что находились утром в воздухе и не были захвачены, уже приземлились. Военно-воздушные силы охраняли воздушное пространство вокруг всех сколь-либо крупных городов. Террористов, захвативших самолет на Филу, заставили взорвать его в окрестностях. Похоже, всё заканчивалось. Мама в Москве давно спала под присмотром сиделки. Филипп сидел дома и писал репортажи в три издания сразу – их ждали в Москве к утру. Девушка Бориса вернулась из колледжа и разговаривала со своими родителями в Западной Вирджинии. Потом они долго ужинали и говорили о том, каким будет новый мир.

Утром Борис уехал в колледж. Анна села на поезд и поехала на Манхэттен забрать вещи из «Хилтона». Отель стоял на месте. Кругом шли работы, разгребались завалы. В воздухе висела удушливая гарь, пахло паленой резиной, чем-то еще невыразимым и смертью. Трупы все еще вытаскивали. К «Хилтону» было не пробиться, и последний километр Анна шла пешком, показывая каждому полицейскому посту свой пластиковый ключ от отеля и объясняя, что идет за вещами. За внутренний периметр ее не хотели пускать ни в какую. Она позвонила в отель, и те поговорили с полицией.

Башни все еще дымились. Кругом стояли машины «скорой помощи», наверное, просто так, на всякий случай. После двадцати четырех часов найти кого-то живого… Ее комната была в порядке, и отель взял с нее деньги за истекшие сутки. Мама умирала в Москве. Все рейсы были отменены на этот день и, похоже, на следующий. Что потом – никто не знал. Она подумала, может, стоит поехать поездом в Вашингтон, по крайней мере, будет с мужем, да и Вашингтон, вероятно, скорее откроют, чем Нью-Йорк? Да ведь не угадаешь. В аэропорт ехать бесполезно, туда просто не пускали, чтобы не скапливался народ. Анне хотелось выть от отчаяния. Ей надо было к маме. Запах дыма и трупов проникал даже в ее номер на тридцать втором этаже. Она вышла из отеля уже с сумкой, снова прошла пару километров за периметр, добралась на метро до Grand Central на Парк-авеню. Села в поезд и поехала обратно в Территаун.

Анна смогла улететь только пять дней спустя. Маме стало значительно хуже за эти дни. Они сидели на ее кровати и вместе плакали, обнявшись. Мама говорила, что боялась ее не дождаться, и просила больше не уезжать.

Две недели спустя Анна узнала, что Алекс, которому так повезло, действительно благополучно добрался десятого сентября поздно вечером в Нью-Йорк. Он выспался и пришел пешком в «Кантор Фитцджеральд» ровно в восемь тридцать, как было назначено. Через семнадцать минут башню взорвали. Он погиб вместе с тремястами шестьюдесятью двумя сотрудниками этой знаменитой компании, которая занимала шесть этажей в северной башне и исчезла с лица земли в десять часов двадцать восемь минут утром одиннадцатого сентября две тысячи первого года.

Глава 22

Анна болела тяжко всю неделю, и впервые вышла на улицу лишь во второй день Рождества. Она попросила Филиппа свозить ее в церковь. Был неурочный час, церковь на углу Вестерн и Коннектикут-авеню пустовала, и Анна сидела там с полчаса, разговаривая с богом и чувствуя, как болезнь, усталость и тревога отпускают ее. На другой день приехали сын со своей девушкой. Наконец для Анны началось Рождество, и всем хотелось провести его дома, спокойно, в семейном кругу. Дети, правда, то и дело ездили навещать приятелей сына по школе, которые тоже съехались к родителям в Вашингтон, а Анна с Филиппом все больше гуляли по парку недалеко от дома и, если куда и ездили, то не дальше, чем на шопинг в «Сакс Пятая Авеню», тоже в двух шагах.