Легкое пламя. Триллер для двоих

Следующим городом была Филадельфия. Здесь, кстати, Даша поселится через каких-нибудь десять лет, выйдет замуж за русского американца. Тогда она этого еще не знала и критиковала все ужасно, направо и налево. Именно здесь, в этом небольшом, весьма респектабельном городке Маша должна была встретиться с хорошими знакомыми своих родителей, скрипачом Артенбергом и его женой. Артенберг был красивым евреем, некогда игравшем у известного дирижера Караяна. С четой Артенбергов Машина мама познакомилась в далекой юности на лайнере, следовавшем из Одессы в Венецию, на котором она регулярно путешествовала. Тогда Артенберг был уже седовласым пожилым господином, ухаживал за Машиной мамой открыто и с энтузиазмом, и, приходя в салон на завтрак каждое утро, грозно декламировал к большому удовольствию своей жены, свое обращение к Машиной маме: «Душенька! Я вас обожаю! Как вы ко мне относитесь?» Теперь эти два трогательных сгорбленных старика сидели на скамейке в ожидании, когда Машин автобус подъедет к остановке, где была назначена встреча. Они долго целовали ее, расспрашивали о родителях, улыбались и трогательно протягивали ей подарки, поочередно извлекая их из сумки. Через полчаса миссис Артенберг встала, чтобы проститься и уйти. Маша встала тоже, протянув ей единственный подарок, который у нее был – бутылку водки. Миссис Артенберг слегка покачнулась, и огромная бутыль выскользнула у нее из рук, рухнув на асфальт и разлетевшись на сотни осколков. Респектабельная пара замерла на месте, как будто бы, на мгновение, почувствовав страшное горе. По городу пошел характерный едкий запах, подытожив нелепым образом трогательную встречу.

А потом студентов повезли к бухте Силвер Бэй, где планировали проводить семинары, и где русских студентов поселили на десять дней. Роскошный курорт, с теннисными кортами и общежитиями, был отдан «под школу» и здесь предстояло слушать лекции про идеи Муна, чтобы быть завербованным навсегда. Ходили слухи, что пост, молитвы, песни и пляски так воздействовали на мозг, что многие потом и правда уходили из собственных семей, становились равнодушными и отчужденными, всячески порывая с прошлым. Американский этап, впрочем, оказался вовсе не таким радикальным, и Маша, как и другие ее сокурсники, проводили время вольготно, распевая песни и поедая бананы (каждый съедал по восемь штук каждый день, и бананы очень быстро закончились). В какой-то момент Маша, наконец, поняла, кто именно был среди избранных американцами потенциальных верующих, и каков был принцип отбора. Ответ оказался простым, так как выбирали – слабых. Один парень должен был попасть под суд за изнасилование своей возлюбленной, другого – только что выгнали из института. Оба ухаживали за Машей, как могли, покупали кока-колу, сидели допоздна на открытой террасе и с ужасом вопрошали, что же будет с ними по возвращении, и нельзя ли как-нибудь «остаться» или «все это – отсрочить».

Маша силилась представить, как он приглашал эту девушку в кино, весь такой модный, хорошо подстриженный, вежливый.

– Жуть какая, – сказала она, наконец, вслух.

– Точно, – подытожил парень.

Ей снова стало не по себе. Как бывало всегда в минуты потери равновесия, ей в очередной раз вспоминался Славка, детское тепло его сильных рук, обещания. Вспоминалось, как ее родители наотрез запретили видеться с ним, и как было больно, невыносимо, совершенно невыносимо существовать все это время без него. Где он сейчас? Как он? Она смотрела на обоих парней, сидящих сейчас перед ней, думая о том, что, возможно, Славка за это время вырос, возмужал, огрубел, может быть, однажды вечером выпил лишнего, а потом его подружка подала на него в суд. Маша едва заметно дернулась, как будто ее вдруг ударило током, или кто-то неожиданно залепил ей пощечину изо всех сил, ударил наотмашь. Как она может так думать о нем? Он любил свою мать, хоть и редко ее видел, никогда никого не осуждал, ни на что не обижался. Все внутри у Маши снова комкалось, в кость входила стальная пружина. Крутилась, взвинчиваясь вверх вдоль позвоночника, как пойманная сознанием эмоция вдруг сдавливала горло и душила.

Иногда Маша просыпалась утром и плакала. Он снился ей в каких-то странных городах. Непонятные улочки тянулись вдоль города, она бежала за ним, и все время теряла из виду. Что он делал в этой далекой стране, она не знала, не знала и, каким образом она могла как-то участвовать теперь в его жизни. Отпустить его не было внутренних сил, и она вновь видела его в случайно встретившихся людях, которые, проходя мимо, напоминали своими движениями его походку и контуры худощавого тела.

Оба американских ухажера так и канули в лету, как и «мунисты». Трех человек их той группы они, правда, успешно завербовали, и новоиспеченные верующие, в какой-то момент встречались Маше в метро, рассказывая, в какую удивительную организацию попали.

– Пойдешь? – спрашивали они.