Легкомыслие

– Я вообще современное читаю с трудом, отдает пластмассой.

– Скорее деревом, по аналогии с рублем. И валюта эта на сегодняшний день нестабильна, она находится в постоянной стагнации. Курс ее определяется спросом, романы выходят от авторов со скоростью ежемесячных журналов. Все это напоминает осень, листопад, в котором можно пошуршать желтой прессой.

– Да, но у них же находятся читатели?

– Они – самые главные редакторы.

– В смысле?

– Если у писателя есть имя, точнее сказать, его имя уже стало брендом, то до текста в издательстве нет никому дела. Самое большее – его прочтет художник, потому что ему надо сделать обложку. Как-то она должна соответствовать теме. Дальше вся надежда на читателя, который ответственнее всех подходит к своей обязанности. Он обязательно купит новую книгу или посмотрит новый фильм. Разве в театре не так?

– В конечном итоге да. Зрители – они все определяют. Остальным до лампочки, что там ставят, лишь бы полные залы, лишь бы касса.

– Лишь бы тыква, – добавил Герман улыбнувшись, давая понять, что он читал Сашино эссе. – Думаю, что сейчас так во всем. К примеру, заседает дума, разве есть дело кому-то до чужих проектов, когда фракция носится со своим. Граждане потом разберутся, когда их коснется. Здесь, как в итальянском частном бизнесе: ты купил пиццу у нашей семьи, я выпил кофе в вашем кафе, есть четкая иерархия, кто кого и за сколько поддерживает. И в кино то же самое. Сняли, поставили в прокат, прокатили зрителя. Куда было путешествие? Доволен он им или нет? Это уже никого не волнует.

– В кино я переживаю, иногда. Даже больше, чем в театре.

– Да ладно, бывает, я тоже пущу слезу, но потом, когда мне объяснят, что шторм снимался в бассейне, а не в море, становится смешно.

– Значит, сюжет зацепил. В книгах ведь тоже от этого много зависит?

– Я к сюжету обычно не привязываюсь. Меня он не волнует. Сюжет, как правило, уже сформирован. Уже есть скелет, и это он уже обрастает впечатлениями, остается им только придать рельефа. Скелету важен язык.

– Мой младший брат в своих играх называет это прокачать героев, в компьютерных играх, – вспомнила Саша, что у нее есть брат.

– Ну, да. Фитнес. Мышцы. В книге, как в жизни, должно быть тридцать процентов вымысла, тридцать процентов личной жизни и тридцать процентов – это истории, услышанные на стороне.

«Прямо как у меня: с разницей, что чужие истории я читала со сцены. Все остальное очень мое, и вымысел, и личная жизнь, ее только тридцать процентов наверное и есть, где остальное? Остальное уходит на вымысел какой-то другой жизни.

– А кому еще десять?

В этот вечер Саше необходимо было поговорить, выговориться. «Не то чтобы мне нужны были уши», – вспомнила она пьесу, где матадора за блестящую корриду премируют ушами убитого быка. «Что могут услышать мертные уши? – улыбнулась она своей фантазии. «Мне для слов нужен был незнакомец, но из моей галактики, чтобы понимал с полуоборота. Со знакомыми по душам не поговоришь, то есть поговорить-то можно, но это, как ни крути, снова сценарий, снова театр, снова зрители – мертвые уши, мне они ни к чему».

Индульто

«Великий Тино не смог убить быка», – мелькали заголовки газет завтрашнего тиража El Pais, вылетающих под стук типографии одна за другой из-под станка. Трибуны ерзали на кожаных подушечках за десять песо, в любой момент готовые пустить их в расход. Все замерли. Даже оркестр затих, расстреляв последнюю барабанную дробь. Теперь слышно было, как стучало каждое сердце. Время вышло, высыпалось желтым пятном из огромных песочных часов, и Тино посередине прячет быка в тени своего великодушия.

И в этот момент сестра Виктории Хуана, не отрывая глаз от Тино, встала со своего места, рука ее поднялась в воздух вместе с платочком. Девушка громко крикнула: – Indulto. И слово это, как волной, тут же смыло в море людей, и все подхватили его и понесли на губах: Indulto… И тут же один платочек Хуаны отразился в море тысячами других. Море ожило, заблестело, заиграло.

Слово было за президентом. Оранжевый платок в его ложе означал, что бык прощен. Море заволновалось еще сильнее, будто подул ветер.

– Спасительница, – упал на колени Кики, стягивая с головы шапку и прижимая к себе, стал молиться на Хуану глазами и губами.

Тино очнулся, окинул взором публику, вытянул вверх руку, и потом, полную неба, прижал к груди и поклонился герцогине. В этот момент проснулись музыканты. Под их аккорды к матадору уже двигалось море, которое скоро поглотило его, потом подхватило на руки и вынесло через главные ворота на улицу Алькала, чтобы пронести по Мадриду подальше от сомнений – к славе.

Психо 30

– Десять процентов отдается на откуп вашей фантазии между строк.

– В пробелах?

– Да, пробелы – как белки для зрачков, если присмотреться, там столько всего. Усталость, бессонница, равнодушие… Пробелы – это небо.

– Тем не менее вы очень дорожите словами.