Лейхтвейс

– Никаких показаний давать не буду, не надейтесь. Сейчас у вас эйфория, но это скоро пройдет. И тогда все, кто изменил присяге, поймут, что все в нашей несчастной Италии держалось на Дуче, фашизме – и моем ведомстве. Жаль, не увижу. А вы, синьор министр, спросите у своих коллег по правительству, действительно ли они желают, чтобы я заговорил? А то начну и не остановлюсь. Мало не покажется!

Антонио Строцци, бывший чемпион в среднем весе, выглядел скверно. Правый глаз затек, на левой щеке – глубокая царапина, небрежно смазанная йодом, запястья в наручниках, рубаха, когда-то белая, в неопрятных бурых пятнах. Взгляд потухший, ничего не выражающий, словно у человека, переступившего последнюю черту.

Дикобраз тоже чувствовал себя неуютно. Следственная камера Царицы Небесной – не слишком приятное место. Век бы ее не видеть!

– Ваши сотрудники не столь принципиальны, полковник. Они даже выдали секретную картотеку, будем понемногу разбираться. Я, кстати, не министр, и, надеюсь, им не буду. Временно возглавляю ведомство внутренних дел, пока не подыскали грамотного, честного и смелого юриста. Сочетание, как выяснилось, крайне редкое. Ваш фашизм воспитывал в людях совсем иные качества.

Строцци, опустив скованные руки на стол, потянулся вперед. Взгляд вспыхнул живым огнем.

– Фашизм непростительно мягок, синьор Руффо. Как можно было управлять Италией без концлагерей? Дуче запрещал! Он и вас не велел трогать, иначе после горячей обработки вы бы все рассказали. Или скончались в луже собственной крови, что тоже меня вполне бы устроило. Хвалиться нечем, мы проиграли. Но поверьте, будь у меня нужные полномочия, переворота бы я не допустил.

Князь понимающе кивнул.

– Нужные полномочия? Как в Матере? Но ведь и там не получилось.

Плечи под мятым пиджаком дрогнули.

– Капитан Кармело Лароза, не тем будь помянут, слишком любил эффекты. Но все бы получилось, если бы Дуче не предали. Врагов оказалось даже больше, чем я думал… Наш разговор не имеет смысла, синьор Руффо. Передавайте дело в трибунал – и оставьте меня в покое.

– Как видите, имеет, – возразил Дикобраз. – Хоть и поздно, но даже вы поняли: нельзя править страной, имея врагов практически всюду, от богом забытого городишка в Лукании до Генерального штаба и королевского двора. Этих врагов не с Марса прислали и не с планеты Аргентина. А лично для меня наша беседа тоже очень важна.

Помолчав, выговорил негромко, стараясь не дрогнуть голосом:

– Как была убита моя жена?

Строцци взглянул равнодушно.

– Понятия не имею. Этим занимался Милан. Княгиня Руффо решила съездить в Матеру, и местные службы решили отличиться. Наверняка вообразили, что она – ваша связная. Перехватили…

Перехватили? Но ведь Беттина была в Матере? Следовало уточнить, переспросить, но князь почему-то не решился.

– А дальше – стандартная процедура. Интенсивный допрос – и ликвидация. Насколько я понимаю, парни перестарались, пришлось оформлять, как автомобильную катастрофу. Впрочем, жена предателя столь же мало достойна снисхождения, как и он сам.

Дикобразу почудилась, что рука Беттины вновь касается его волос. «Ты все такой же Минотавр. Только седой… Если бы арестовали меня, ты бы поступил иначе?»

Дышать было трудно, но он все-таки сумел справиться со свинцовым комком в горле.

– Странно… Некоторые до сих пор не понимают, почему мы боролись с фашизмом.

* * *

Молнии бьют по вершинам, в низинах гроз не замечают. Улица Мира – десять домов по каждую сторону, пыльный булыжник, храм Chiesa Santa Maria della Pace, старые мраморные колонны у входа, – оставалась прежней, только из витрины траттории, где князь обычно обедал, исчезла фотография Дуче. Его падение уже перестали обсуждать, были новости поважнее. Из магазинов исчезали продукты, чтобы появиться на черном рынке, ночные грабители осмелели, полиция же, напротив, утратила всякий пыл. А еще Испания. Те, чьи сыновья служили в армии, пересказывали бродившие по городу слухи об огромных потерях в Corpo Truppe Volontarie. «Красные» перешли в контрнаступление на всех фронтах.

Жаркое лето 1937-го шло к финалу. Но и холод осени не обещал покоя.

– Войска из Испании будут выведены, – сказал князь юркой темноволосой репортерше, подкараулившей его возле порога. – Сейчас это главная забота правительства. Надо остановить войну, иначе мира не будет ни на Пиренеях, ни на Апеннинах.

Таксист уже вынес чемодан, матушка Джина сказала напутственное слово. Старый палаццо приготовился к долгому ожиданию. Наследнику рода Руффо ди Скалетта не сиделось дома.

– Значит, именно с этим связан ваш уход из правительства и внезапный отъезд? – не отставала репортерша. – Или речь идет о ваших принципиальных разногласиях с коллегами по кабинету? Вы ведь личный друг Дуче!

Дикобразу очень захотелось щелкнуть нахалку по носу, но он все же сдержался. В дочки годится…

– Я рад, синьорина, что наша пресса наконец-то вкусила свободы. От знакомства с Бенито Муссолини не отрекаюсь. Мы с ним провели три года в одном окопе, а это даже больше чем дружба. Разногласий же с коллегами хватает, но в Париж я направляюсь по очень срочному личному делу.