Лейтенант Бертрам

Они все перебежали туда, где кончалась церковная ограда. Напротив них была голубая стена трехэтажного дома, словно упавший на землю осколок осеннего неба. Оттуда больше не стреляли. Открытые окна были пусты. Сквозь одно из окон была видна комната с зеркалом на стене. Но из глубины дома доносились какие-то неясные звуки и шорохи. Мужчины у церковной ограды стояли так тесно, что чувствовали тепло и дыхание друг друга. Кто-то крикнул:

— Пошли скорей, а то фашисты уйдут от нас!

Они бросились к голубому дому. Но не успели добежать и до середины улицы, как их группу раскидало в разные стороны. Из голубого дома, из прилегающего к нему сада и, по-видимому, с дерева в саду застрочили вдруг пулеметы. Добровольцы были отброшены назад.

Каким-то чудом никого из них не ранило, но очутившись вновь под прикрытием церковной ограды, они обнаружили, что один из них исчез.

Пауль Крюгер стоял на другой стороне улицы. Словно тень самого себя, вжался он в своей темно-зеленой форме в светло-голубую степу дома. Она служила ему защитой, и она же могла его погубить. Пауль Крюгер знал, что должен умереть на том клочке земли, на котором стоял.

Это было написано у него на лице, и его товарищи, стоявшие на другой стороне улицы, на стороне Жизни, видели это, когда смотрели ему в лицо. Они стреляли по окнам голубого дома, за которыми теперь опять было движение. Вероятно, марокканцы, засевшие в доме, намеревались прикончить Пауля выстрелом или ручной гранатой.

Между Паулем и его товарищами была улица. Каких-нибудь десять шагов в ширину. Но улица уже не была реальностью, не было больше пути от него к ним и от них к нему. Смерть разделяла их.

Конечно, они лихорадочно прикидывали, что им делать, но ничего не могли придумать; даже предложение Флеминга обойти дом было невыполнимо, это видел каждый. Голубой каменный дом принадлежал касику и был построен поодаль от других домов. Он намеренно был выстроен как крепость, стены метровой толщины, так что штурмовать его с ручными гранатами не имело никакого смысла.

— Стреляйте, да стреляйте же! — крикнул им Пауль каким-то пронзительно-визгливым голосом. И вновь они палили по окнам, проклиная свое бессилие.

— И почему другие не идут? — ярился Флеминг. — Если бы подошло подкрепление, может, мы и могли бы попытаться…

Маленький Эрнст Лилиенкрон, высунув голову из-за стены, крикнул:

— Держись, Пауль, мы сейчас!

— Да, если бы у нас был танк! — сказал Вальтер Ремшайд, а Хайни Готвальд поддакнул:

— Танк — это было бы не худо. На танке можно, как на машине, подъехать: прошу, Пауль, не соблаговолишь ли ты сесть, если тебя это не затруднит?

— Ах, вы все треплетесь, треплетесь! — с искаженным лицом накинулся на них Эрнст Лилиенкрон. — Но ведь должно же что-то произойти!

Его отчаяние и впрямь было велико. Еще вчера вечером они так хорошо, спокойно говорили с Паулем, Пауль вселял в него мужество, Пауль вступался за него, когда Круль донимал его своими шуточками, Пауль был ему как брат.

И потому художник в ужасе зажал уши, когда опять услышал голос Пауля:

— Да стреляйте же по мне, вы обязаны в меня выстрелить!

— Что он хочет? — спросил рослый испанец, тот, с удивительно правильным и красивым лицом. — Что он хочет? — спросил он, увидев, как испугались немцы.

Флеминг понял жест, которым испанец сопроводил свой вопрос, но не умел ему ответить и отвернулся.

С непокрытой головой — свою каску он потерял во время атаки — рядом с ними возник Хайн Зоммерванд. Он взялся вместо Альберта, который вернулся из штаба батальона вконец измученным, передать головной группе приказ отступить.

— Что это вы тут делаете? — заорал он. — Рота оставляет деревню.

Они в недоумении переглянулись. Только Флеминг, который по собственной инициативе взял на себя командование взводом, сделал какой-то неопределенный жест, как будто хотел сказать: «Ну, ладно, пошли!» Но тут закричали Эрнст Лилиенкрон и Вальтер Ремшайд:

— То есть как, отступить и бросить Пауля в беде?

А маленький Лилиенкрон еще добавил:

— Вот именно, как ты себе это представляешь? Ремшайд поспешно сорвал с себя каску и нахлобучил на голову Хайна, потом подтолкнул его к тому месту ограды, откуда можно было увидеть голубой дом. Там, прижавшись к стене между двумя окнами, стоял Пауль. Он не смел даже шелохнуться. В нескольких шагах перед ним на земле лежала его винтовка. Два пулемета держали улицу под перекрестным огнем. Хайну показалось, что сквозь этот треск он слышит шум моторов, должно быть, возвращаются сбежавшие марокканцы. Прямо над ухом у него раздался глухой голос Вальтера Ремшайда:

— Теперь сам видишь. Не можем мы его тут бросить! На фоне голубой стены лицо Пауля было белее снега.

— Пауль! — позвал его Хайн, как зовут убежавшего ребенка. — Пауль! Пауль! Да иди же сюда, нам пора уходить!