Лейтенант Бертрам

К завтраку заявился одноглазый Маноло, руководивший сельскохозяйственным кооперативом. Свежевыглаженная черная крестьянская рубаха придавала ему праздничный вид. Он выпил водки, предложенной ему Георгом, и многословно поблагодарил за помощь, оказанную батальоном в уборке урожая.

— Мы скосили сто двадцать участков. Колосья связали в снопы, — рассказывал он.

Жуя жаренный в прогорклом масле хлеб, Хайн сказал:

— А ведь это все равно что выиграть бой!

Польщенный крестьянин улыбнулся, со вздохом прибавил:

— Вот только у нас еще много дел.

— Тогда торопитесь! Торопитесь! — напирал Георг. — В Куэнке весь урожай сгорел на корню. Фашисты там сбросили зажигательные бомбы.

— Вчера у нас бомбой убило двух мулов! — ругался Маноло. — А ведь мулы им ничего не сделали! Теперь нам приходится пасти их по ночам в долине. Днем стреляют из пулеметов.

После второго стаканчика водки Маноло спросил, не может ли батальон выделить еще несколько человек, иначе ему с работой не справиться.

— Разве у вас нет людей? — удивился Хайн и осведомился, как идут дела в кооперативе.

— Вступило шестнадцать семей, — гордо сообщил Маноло.

— Но это же очень мало! — возразил Хайн, — Разве вы не можете заполучить в кооператив остальных?

— Остальных? — Маноло был настроен весьма решительно: — Остальных нам не надо. Это кулаки или мерзавцы. Нам нет до них дела.

— У тебя в деревне достаточно рабочих рук, а ты требуешь, чтобы мы тебе помогали! — упрекнул Хайн крестьянина. Но в это праздничное утро ему не хотелось с ним спорить. Поэтому он прервал разговор и прошелся с Маноло по деревне.

Улицы подмели и полили водой. В окнах домов развевались бумажные флажки. Двери украшали зеленые ветки. Над улицами и даже над развалинами разрушенных бомбежкой домов были натянуты красные полотнища с белыми надписями. Было восемнадцатое июля. Прошел год с тех пор, как война расколола страну. А и верно, могло ли это послужить поводом для праздника? Ровно год испанский народ сражался с армиями своих генералов, фашистскими легионами, немецкими самолетами и танками. Да разве это не повод для праздника?

По сияющему лицу Маноло Хайн видел, как тому нравилось гулять по чистенькой, праздничной деревне. И Хайн разделял его радость.

— Значит, сегодня после обеда откроем школу? — спросил он.

Маноло кивнул, почесал подбородок и удивился, обнаружив вместо щетины гладкую кожу. Оказывается, он утром побрился.

Они дошли до конца деревни, и Хайн нетерпеливо взглянул на проселочную дорогу, но которой должны были проехать гости: женщины и девушки из Мадрида. Но дорога дремала на солнцепеке, и ничто не нарушало ее покоя. Расстроившись, Хайн Зоммерванд повернул назад. Шагавший рядом Маноло лузгал тыквенные семечки, лихо сплевывая шелуху на землю.

— Скажи-ка, — внезапно спросил его Хайн, подняв глаза на церковную колокольню, где развевалось широкое полотнище республиканского флага. — Другие тоже хотят вступить в кооператив или нет?

— Поповские прихвостни, — выругался Маноло. — Мало мы их перестреляли.

— Нет, нет! Ответь мне! Хотят они вступить в кооператив или не хотят?

— Еще бы им не хотеть! — воскликнул Маноло. В его единственном черном как уголь глазу вспыхнул насмешливый огонек. — Ведь вся земля наша. И за околицей тоже, — произнес он и, повернувшись, указал на поля за деревней. — Все это раньше принадлежало герцогу. А теперь это земля кооперативная.

Хотя Хайн Зоммерванд считал, что видит Маноло насквозь, он все же сдержался и только спросил:

— А у других земля есть?

— И у них есть, — торопливо выкрикнул Маноло. — Не думай, что мы все забрали себе. Шестеро из них настоящие богатеи.

— Черт с ними, с шестерыми, а остальные?

— У остальных раньше никогда не было земли, — ответил Маноло. — Они даже не знают, что с ней делать. Это батраки. Раньше они работали на герцога, а теперь работают на крестьян.

Видя, что лицо Хайна потемнело от гнева, Маноло быстро добавил:

— Я всегда был за республику. За нее я сражался. Спроси любого в деревне, где я потерял глаз. Тебе всякий скажет, что мне его выбили фашисты, когда я при Примо де Ривере сидел в тюрьме. Да, я сражался, я жертвовал собой. Другие в деревне тогда и слышать ничего не хотели о борьбе. Я был один, в меня плевали, когда я шел по улице. Герцог выкатил им бочонок вина, и они, напившись, подожгли крышу моего дома. Это были те же люди. Когда мы выскочили из горящего дома, они сорвали с моей жены рубаху и дубинками гнали ее по деревне. Смотри, — Маноло снова обернулся. — Они прогнали ее до конца деревни, до той развалюхи внизу, где растут подсолнухи. Я всякий раз вспоминаю об этом, когда прохожу мимо. Там она упала.

Они остановились на узкой полоске, образованной тенью дома. Маноло поднял руки и закрыл ими лицо. Мимо них по улице прошли три девушки в ярких шелковых платьях. Они держали друг друга за руки. Когда их шаги затихли, Маноло взглянул на Хайна.